Царство Божие внутри нас

С началом XIV в. в богословии вообще происходит определенная «смена вех», отход от схоластики, пли «учености», с ее строгой иерархией авторитетов, жесткими правилами цитирования и безусловным почтением к мнениям предшественников. Замечательный историк Л. Н. Гумилев говорил: «Схоластика — это система сносок». Но за этой «системой», безусловно очень ценной для сохранения преемственности в науке, стало исчезать живое религиозное чувство, которое не могли заменить ссылки на великие умы прошлого. Хотя смена эта происходит очень мягко, при совершеннейшем почтении ко всем старым авторитетам и при безусловной отсылке к ним, но центральным и в религиозной жизни, и в богословии опять становится главное — непосредственная встреча с живым Богом. Передача остроты и яркости переживания этой встречи была тем сильнее и тем заразительней для окружающих, чем более близок и понятен им был язык, на котором об этом рассказывалось. До XIV в. языком Церкви в Германии была исключительно латынь, на ней совершалось богослужение, на ней писали богословские трактаты. Расцвет немецкой мистики связан еще и с тем, что впервые живой опыт богообщения был выражен на народном языке, а отсутствие точных богословских терминов, которые еще только нащупывались, с лихвой компенсировались чувством и воображением. Анализируя сейчас многие положения Экхартова учения о соединении с Богом, ученые приходят к парадоксальному выводу [4], что высказывания, навлекшие на него обвинения в ереси, а он был признан виновным в 22 из 28 предъявленных ему обвинений, часто — результат неправильного перевода и неразработанности богословской терминологии на немецком языке. Ведь даже многие и многие годы спустя народный язык считался недостойным того, чтобы на нем писать столь серьезные вещи. И если в литературе латынь дрогнула под натиском поэзии как наиболее интимного словесного творчества еще в XIII в., то в богословии, где она сохранялась дольше всего, ее решительно потеснили только в первой половине XIV в. и только потому, что изменился характер религиозной жизни, связь с Богом стала гораздо более непосредственной и интимной и для ее выражения потребовался живой язык. Большую роль в этом сыграли два нищенствующих ордена — францисканцев и, особенно, доминиканцев. В отличие от старых орденов, бенедиктинцев и цистерцианцев, которые строили свои  монастыри вдали от больших поселений и оттуда вели свою миссионерскую и просветительскую деятельность, францисканцы и доминиканцы устраивали свои  монастыри посреди городов, ставя своей задачей обращение беднейшего населения, долго остававшегося лишь формально христианским, но не затронутым верой по-настоящему. Нищенствующие монахи подавали этим беднякам наглядный пример следования за Христом и, конечно же, они разговаривали с ними на их языке — «народном» немецком языке [5].

Исторически поводом для «литературного» развития богословских мистических учений на «народном» языке была поставленная перед братьями-доминиканцами в конце XIII в. задача окормлять насельниц многочисленных женских монастырей, примыкавших к их ордену [6]. Сестры не знали латыни и говорить проповеди для них нужно было по-немецки. Следует сказать, что братья-доминиканцы очень серьезно отнеслись к своей новой задаче, и их проповеди, для которых поначалу они с трудом подбирали немецкие слова, вскоре превратились в настоящее духовное руководство и школу мистической практики. Кроме того, проповеди эти говорились для хорошо подготовленной аудитории. В женских монастырях была жива традиция древней женской мистики XII и XIII вв., наиболее яркими представительницами которой были Элизабет из Шенау (ум. 1164), Хильдегард Бингенская (ум. 1179) и Мехтхильд Магдебургская (1212—1299), автор впервые написанного на немецком языке автобиографического сочинения «Откровения сестре Мехтхильд из Магдебурга, или Льющийся свет божественности» [7], представляющего собой запись исключительного по силе и достоверности свидетельства непосредственного общения с Богом и соединения с Ним. Это первое мистическое сочинение на родном языке невероятно высоко поднимало планку требований к проповедям в женских монастырях и по богословской глубине, и по эмоциональному накалу.

О немецкой мистике судят по ее трем выдающимся представителям. Прежде всего это Майстер Экхарт (1260—1328) и затем его ученики и последователи в следующем поколении — Генрих Сузо (1295—1366) и Йоханн Таулер (1300— 1361). И хотя мистика Экхарта имеет исключительно умозрительную и интеллектуальную направленность [8], влияние Экхарта на его современников и последователей — несмотря на обвинение в ереси и последующий запрет — было сродни чуду и во многом объяснялось его необыкновенной личностью, во всяком случае таково было единодушное убеждение его слушателей и учеников.