Царство человека

Анастасия Павловна Воронцова. Её отчаянный крик свет услышал шестнадцатого июня 1923 года. Её мать Ева Павловна умерла при родах в Калининграде. После мою мать, отдали на воспитание священнику Иннокентию Августиновичу по просьбе Ирины Анатольевны, подруги – Евы Павловной, Ирина вскоре скончалась и унесла с собой огромную историю жизни Евы Павловной, как и о существовании её мужа. Своего отца моя мать так и не узнала. О первой половине жизни своей мамы я имел смутное представление. Она мало что мне рассказывала, как в общем, так и об отце. Хотя я всё же думал, что моей матери просто не повезло в любви, как когда-то и её матери.

Направляясь в её спальню, я думаю о целой веренице событий.

Дверь в комнату матери всегда открыта. Стою у порога и смотрю на неё. Она спит. Подошёл к окну. Опустил жалюзи. В комнате становится темно. Сажусь на кровать. Смотрю на её лицо. Веки вовсе не закрыты, а полуприкрыты. Это меня настораживает. Тихо зову её, но она не отвечает. Машу перед глазами… никакой реакции. Вытянув два пальца, я проверяю пульс на шее. Он отсутствует. Трогаю правое запястье и ощущаю ту же тишину. Признаться, я не доктор, но… её лицо… Да нет, наверное, я сделал что-то не так. Кладу руку на сердце. Оно не бьётся. Склонившись над головой, правым ухом слушаю дыхание. Его нет… Я открываю её веки и вижу в глазах пустоту. Закрыв их двумя пальцами, я смотрю в пол и вижу там сияющую пропасть мрака.

Сегодня понедельник, двенадцатое июня. Время смерти – девять минут восьмого. И я понимаю, что этот день я никогда не забуду… День, когда умерла моя мама.

Сев на пол, я осознаю, что это тот самый день, к которому меня готовили всю мою долгую жизнь. Я понимаю, что сегодня точно не пойду на работу.

Умереть в свой день рождения, пожалуй, самая страшная насмешка, от судьбы.

Встав и покинув комнату матери, я вышел из дома. Сев на ступеньки у порога, закурил, думая о том, что не хочу вызывать скорую помощь и полицию. Не хочу звонить на работу и говорить начальнику, почему же я всё-таки не вышел сегодня на работу. Вообще не хочу, чтобы об этом кто-то узнал. Я просто никому и ни о чём не хочу говорить. Пусть всё идёт своим чередом. Как будто ничего и не было.

Докуриваю сигарету. Иду в дом. Сажусь на кровать в своей комнате и смотрю на книжный шкаф, в окно, на письменный стол – куда угодно, лишь бы отвлечься.

Над землёй встали грозные тучи.

Встаю с кровати. Иду в комнату матери. Пересекая коридор, смотрю в окно. Мысли колышутся, как листва на дереве. Бросив себе под ноги смутный и тяжёлый взгляд, я сбавляю шаг и начинаю идти медленно. Мои шаги подобны цапле. Спешить в комнату матери мне почему-то не хочется.

Я так и не понял, в чём точно заключается моё промедление, но на пороге спальни всё же оказался довольно быстро.

Рядом с окном стоит мольберт. На холсте изображены незаконченные черты человека.

Моя мама – художник, и эту картину она начала вчера… Да, ещё вчера мы пили с ней кофе… а сегодня… Да, всё это довольно странно. Но вот кого она хотела изобразить? Мужчину? Женщину? Ребёнка?

Я подхожу к её кровати и сажусь на пол. Дальше меня опять охватывают иллюзии.

Её поцелуи… Я помню, что она целовала меня, но не могу представить себе зрительную картину. Как именно это было? Как? Как её губы целовали меня? Каждая мать целовала своего ребёнка, но зрительное воспоминание остаётся не у каждого в голове. Большая часть людей помнит слова, но зрительную часть воспоминаний со временем охватывает туман.

Дальше мои мысли со скоростью света возвращаются в прошлое. Маленькие отрывки моего детства. Они расплывчаты и туманны. Я в шкуре младенца, но всё, что меня окружает, стёрлось из памяти. Есть только игра моей фантазии. Я рисую себе то, что должно быть перед ребёнком, и пытаюсь вспомнить обстановку, окружавшую меня в то время. Но как бы я ни старался, из этого ничего не выходит.

Внезапный шум самолёта обрывает моё прошлое. Повернувшись в сторону окна, я смотрю на закрытые жалюзи. Я понимаю, что замурован со всех сторон. Не могу выйти, и в моём доме нет выхода. Повсюду за окнами висят железные решётки, а дверь закрыта снаружи на замок.

Я смотрю на мать. На её старом лице написан огромный роман, и имя его – «жизнь». Седые волосы олицетворяют её старческую мудрость. Обвисшая кожа говорит о её возрасте, а вылезшие из-под кожи вены кричат о долгом и тяжком труде.

Я хватаю её свисающие волосы и начинаю перебирать их кончиками пальцев. Отделить каждый волосок от другого получается довольно трудно. Взявшись за прядь её волос, подношу к лицу. Аромат духов говорит о том, что она ещё жива.

Вышел на улицу и осмотрелся. Недалеко от порога стоял стол со стульями. Усевшись за стол спиной к дому, я уставился прямо на забор, затем на небо, а после закурил.

После недолгого затишья я увидел, как моя калитка начала открываться. Это был Пётр Петрович. Наш местный священник. Немного наклонив голову, он просил тем самым разрешения войти в мой двор.

– Войдите, войдите, Пётр Петрович, войдите!