Царство черной обезьяны

И первым, и вторым, и всеми последующими моими желаниями было одно – сорваться с места и бежать на помощь. Кому? Им обоим.

Но я помнила слова деда Тихона и потому оставалась на месте, сжимая кулаки все сильнее, до боли. Пока не ощутила, что по ладоням потекло что-то горячее. Ну вот, испачкала кровью дедово одеяло. Ногти впились в кожу ладоней и проткнули ее насквозь. Зато я смогла сдержаться.

Хотя это было трудно, очень трудно. Мне казалось, что знахарь не справляется, что тьма сейчас заберет Мая, добьет его, очень уж жутко корежило пса. А крик становился все громче…

Но и старец говорил все громче, его голос звучал набатом, икона над головой сияла все сильнее, а рубаха, борода и волосы развевались так, словно оттуда, из джипа, дул ветер. Черный ветер.

И вдруг стало нестерпимо тихо. Так тихо, что в ушах запищал невесть откуда взявшийся комар.

Дед Тихон, устало пошатнувшись, опустил руки и прижал икону к груди.

А Май больше не кричал. И не корчился. Он брошенной грудой тряпья остался лежать на дне багажника.

– Он… Он умер? – Я медленно поднялась со стула.

Шагнуть вперед не было сил. Подойти, дабы убедиться, что все усилия оказались напрасными и зло забрало Мая? Не могу. Не пойду.

Знахарь же приблизился к джипу и склонился над псом.

Стоп. Приблизился?! Значит… Я всмотрелась внимательнее – гнилой черной слякоти вокруг Мая больше не было. Лишь теплый свет свечей освещал сейчас салон автомобиля.

– Ну, что стоишь, девонька? – повернулся ко мне дед Тихон. – Иди к своему страдальцу, он тебя ждет.

Словно подтверждая слова старика, из багажника раздалось слабое радостное повизгивание.

А поздним утром мы с дедом Тихоном пили душистый чай из самовара. С сухарями, сушками, брусничным вареньем и лесным душистым медом. И все было хорошо, просто замечательно. Я, правда, периодически хлюпала носом, поглядывая в закуток возле печки, откуда на меня смотрели обожающие глаза Мая. Но это обычное дело, узел-то развязался.

Пса дед Тихон решил оставить пока у себя, до полного его, пса, выздоровления. А когда Май поправится, мы приедем к нему всей семьей и посмотрим, как встретятся Ника и собакевич. В худшем случае пес останется жить здесь.

Но, думаю, нет – уверена, теперь все будет в порядке. Дикая выходка волкодава там, в клинике, была, скорее всего, связана с этой непонятно откуда взявшейся порчей. Кто сотворил такое с Маем, зачем это понадобилось – мы с дедом Тихоном так и не пришли к единому мнению. Да еще какое-то чужое зло! На мой вопрос старик ответил так:

– Знаешь, Аннушка, я ведь не впервые порчу-то изгоняю, насмотрелся уже на такое. Но подобная гадость местных злых людишек, кто бы они ни были, всегда одинакова. Слабовата она супротив черни, на несчастного пса насланной. Не нашей земли порожденье, вот что я тебе скажу, девонька, – задумчиво проговорил он, поглаживая окладистую бороду.

Или борода была обычной? Я ведь, если честно, слабо представляю, как выглядит настоящая окладистая борода. То ли она не должна помещаться в оклад иконы, то ли чем больше оклад (то есть заработок) у бородоносца, тем она, борода, и больше?

Дед Тихон снова был прежним, привычным стариком, сидевшим сейчас напротив меня за столом и смолившим козью ножку. Для рафинированных особ поясняю – в данном случае под козьей ножкой имеется в виду самостоятельно свернутая из листка бумаги папироска, набитая махоркой. А вовсе не настоящая нога, безжалостно отпиленная у козы.

Домой я отзвонилась сразу после того, как проснулась, там все было в порядке. Ника позавтракала и играла у себя в комнате, причем так увлеклась, что даже не пришла поговорить по телефону с мамой. Катерина хотела сходить за ней, но я запретила. Наоборот, очень хорошо, что ребенок занят, кукситься не будет. А я спокойно, не торопясь, доеду до дома.

Потом из аэропорта Владивостока позвонил Лешка, они летели в заключительный город гастрольного тура – Хабаровск. Естественно, что мужу о своих подвигах я рассказывать не стала, иначе крику было бы! Да и о Мае говорить еще рано. Вот вернется завтра – тогда и покаюсь.

Я поднялась из-за стола и подошла к лежавшему на теплой подстилке Маю.

– Ну что, девонька, уже поедешь? – улыбнулся старик. – Может, задержишься на денек?

– Не могу, завтра Леша возвращается, будем нашего папу с дочкой встречать. – Я гладила счастливую мордуленцию пса, нос был уже не горячий, а такой, каким должен быть: прохладный и в меру сопливый. – Не скучай, малыш, и выздоравливай поскорее. Дедушка, – повернулась я к знахарю, – не забудь связаться с нами сразу, как только он поправится.

– Не переживай, свяжусь. Езжай спокойно.

Я и поехала. И доехала на удивление хорошо, несмотря на то, что дневная трасса на Москву весьма существенно отличается от ночной. Да еще и погода решила подкинуть мне снежную метель. Но все это была такая ерунда по сравнению с бедой, которую удалось отвести.

Дома, не посвящая Катерину и Нику в подробности, я рассказала о своей поездке. И о том, что дед Тихон пообещал поставить Мая на лапы гораздо быстрее, чем это сделали бы московские врачи.