Царство флоры

Свет неверный, обманный. Свет мерцающий. Тьма. Сумрак. Тень на фоне стены. Колосов открыл глаза. Все плыло. Все качалось. И не было сил пошевелиться.

Вокруг горели, обдавая жаром, свечи. У лица лежала красная гвоздика. Он ощущал ее сладковатый аромат. И от этого аромата тошнило.

— Очухался? Ну?

Бесформенная тень приняла очертания фигуры, отделилась от стены – словно сошла с гобелена. Тень-фигура-силуэт… Что-то в его руке. Цветок?

Колосов, превозмогая боль, приподнял голову. Напротив него на фоне «Царства Флоры» стоял Сергей Тихомиров. В руке его был пистолет. У его ног на полу ничком лежал Балмашов.

— Дернешься – пристрелю. – Тихомиров, держа Колосова под прицелом, толкнул ногой тело друга, словно проверяя.

— Что с ним? – Колосов… он ничего не понимал. Голова… В глазах снова потемнело.

— С ним все будет нормально, – голос Тихомирова доносился до него как из ваты, – снотворное вместе с «белым китайцем». Ты, мент, такой микс не пробовал, нет? Эффект редкий. Ничего нельзя вспомнить. Из того, что с тобой было. Или не было. А потом останется только «китаец», а следов снотворного ни одна ваша хваленая экспертиза не выявит. Так что все будет о’кей.

— Где Фаина?

— Не знаю, – Тихомиров усмехнулся. Он выглядел вполне обычно. И одет был точно так же, как и тогда, когда здесь, в этом же самом зале, среди образцов продукции так усидчиво и терпеливо корпел вместе с Колосовым над финансовой отчетностью. Если бы не пистолет, не тонкие лайковые перчатки на руках и лихорадочное деятельное торжество во взгляде, можно было бы подумать, что и сейчас, в данный момент, он занимается вполне обыденным, привычным делом. – Примчался спасать ее? И меня заодно? Правильно, я так и знал. Я всегда знал, что ты, мент, мне подходишь. И ой как пригодишься в самом конце. Ты звонил своим? Они скоро будут здесь, да?

Колосов повел взглядом – гвоздики на полу… Зачем их столько? Где его табельный пистолет?

— Пушку свою ищешь? Она вон там. – Тихомиров кивком указал куда-то вбок. – Я до нее не дотрагивался. Она к тебе вернется, не бойся. Потом, когда твои приедут вслед за тобой. Ты звонил им, ну? Обязан же был позвонить, сообщить? Или мне звонить самому?

В голосе Тихомирова, до этого тихом, торжествующем, зазвучала нотка истерической тревоги.

— Встать! – скомандовал он.

Колосов дернулся, но тело было чужим, неподъемно тяжелым. Тихомиров же словно примерялся к чему-то. Продолжая держать Колосова под прицелом, чуть отступил, потом приблизился. Потом шагнул вправо. Он все время косился на Балмашова, лежащего на полу.

Колосов внезапно понял: он примеряется, ищет место, откуда стрелять.

— Зачем тебе это надо? – спросил он. – Сядешь ведь все равно, как ни старайся.

— Я сяду? – Тихомиров мелко засмеялся. – Это он сядет. – Он снова пнул ногой Балмашова. – Он – навечно, пожизненно. Разве не ты говорил мне вчера и сегодня: ваш друг – убийца, – он весьма похоже передразнил Колосова. – Эта картина… она же для него как наваждение! А я еще боялся, что все это, – он кивнул в сторону «Царства Флоры», – слишком умно, слишком сложно для вашей тупой ментовки. Но нет, догадались. Вычислили маньяка. Обрадовался, да? Какой я мент крутой, да? Но все-таки долго, медленно до вас моя идея доходила. Я уж беспокоиться начал. Делаешь-делаешь, стараешься-стараешься, цветочки-улики подбрасываешь, а они все никак не смикитят, – он прищурился, – но ты все ж сообразил, хвалю. А в суде как будет звучать, а? Когда он там будет, Андрюха, дружок мой, отдуваться по полной за тебя, мент, за охотничка и за тех двоих полудурков из Больших Глин. Глядишь, все это еще в историю криминалистики войдет. Ведь даже у вашего Чикатило не было такой красивой, интеллектуальной паранойи.

— Значит, это все ты? Ты их убил. Но ты же не маньяк. Тогда зачем? Скажи мне, ответь? – Колосов снова попытался подняться, его шатало, но усилием воли он заставил себя подняться.

— Тихо, ну-ка назад! – Тихомиров, однако, отпрянул сам. – Зачем? Почему? Знать хочется напоследок? Ладно, я тебе скажу по старой дружбе. Вот он – мой компаньон. – Он снова с силой, зло пнул Балмашова ногой. Тот застонал. – Мой дружок школьный – он же по миру меня пустить собрался. Да что меня – детей моих. Ты понимаешь? Разорить. Ограбить. Детей моих, родных детей – голыми, нищими. Банк – тот самый, с которым судились, которым ты тоже, мент, интересовался, он же после арбитража на мировую с нами пошел. Он покупал, покупал у нас это все, – Тихомиров шипел. В голосе его, раньше таком вальяжном, простецком, теперь не было ни насмешки, ни торжества, только ненависть, злоба. – Землю покупал, ты это понимаешь? И платил нам – сорок миллионов «зеленых» готов был заплатить за землю, за все наши участки. Здесь же земля алмазная, платиновая, ты понимаешь? Сорок миллионов – моим детям, их безбедному будущему. А он, Андрюха, это будущее у них украл, ограбил. Сказал – нет, земля не продается, «Царство Флоры» наше не продается. Это, видите ли, не объект купли-продажи – вот все это ботаническое г…! – Тихомиров с размаха ударил ногой по керамической вазе с розами. Она с грохотом опрокинулась. – А оно все вместе, скопом пяти процентов по своей стоимости от предложенной суммы не тянет. Он отказался. А ведь мы компаньоны, друзья. А ведь я его просил. Я умолял, уговаривал. А он сказал – нет, будем работать, цветочки выращивать. Цветочки… Вот пусть теперь вшей до конца жизни выращивает – в одиночке, в тюряге, в психбольнице. Маньяк! И какой еще маньяк божьей милостью! Уникум, кино о таком снимать можно, в музее показывать. А чтоб уж совсем наверняка, чтобы ни одна собака присяжная не усомнилась, не оправдала – вот, убийство мента под занавес. Убийство мента при исполнении. И эти вот гвоздички в качестве последнего фетиша, чтоб уж совсем в десятку, точь-в-точь, как на этой картине, которую я, слышишь ты, я сделал для вас такой интересной. Вас обоих найдут здесь, в этих самых декорациях, при свечках горящих, красиво, как в фильме. Твои же менты обнаружат, которых я вызову потом, – тебя найдут и его. Ты уже ничего никому не скажешь. А он, даже если и попытается сказать, когда в себя придет, – никто ему уже не поверит. У него в крови будет «белый китаец», а в руках вот эта пушка. А другая в кармане, обе у вас уже засвеченные. – Тихомиров быстро нагнулся и сунул за пояс Балмашову второй пистолет.

Это были пистолеты «ТТ».

— Повернись спиной! Ну! – скомандовал он Колосову.

Тот не двинулся.

Дуло смотрело в упор. Тихомиров стиснул зубы.

— Спиной, я сказал!

В спертом воздухе, пропитанном запахом цветов, потрескивали свечи. Внезапно их огоньки дернулись, заплясали, точно от неожиданного сквозняка.

Тихомиров шагнул влево, видимо, посчитав эту позицию для расстрела наиболее выгодной. «Не профессионал», – мелькнуло в голове Колосова. Он и здесь с шести шагов промазать боится, как и там, в кустах, в Больших Глинах.

Тихомиров прищурил левый глаз. Его палец лег на спусковой крючок. Мгновение и…

Одна из свечек погасла.

— Бросай оружие!

Тихомиров не поверил, что слышит это. Но верить и подчиняться пришлось – сзади в его затылок больно уперлась «вороненая сталь».

— Быстрее, ну, пожалуйста, быстрее! – Катя подгоняла водителя через каждые пять минут. «Девятка» гнала из последних сил. Старенький мотор надсадно выл, машина скрипела и тряслась.

— Давно техосмотр проходили, уважаемый? – осторожно осведомилась Анфиса у таджика.

— Вай? Что такое говоришь? Какой техосмотр?

Анфиса только поежилась зябко. Съехав с МКАД, они заблудились. Катя забыла, куда поворачивать. Водитель терпеливо ждал, пока она сориентируется в темноте. Потом, напевая что-то себе под нос, полез за картой.

— Это место надо?

Странно, но его заскорузлый коричневый палец ткнул точнехонько в Воронцово – на карте оно было обозначено зеленым квадратом между Москвой, МКАД, Рублевкой и Красногорском.

И вот наконец та самая аллея. Ночью она показалась Кате похожей на туннель. И в конце его никакого света – ни огонька. Остановились у ворот. Они были закрыты. А прямо в них капотом, фарами упирался колосовский «БМВ».

С таджиком расплатились, и он, не вникая в дальнейшее, посвистывая соловьем, укатил.

Катя подошла к воротам. Заперто. Машина здесь, снаружи, значит, проехать на территорию «Царства Флоры» Никита не смог. Ему не открыли. Но он все равно… ну конечно же… Катя смерила глазами высоту ворот. Ни за что не перебраться. Но машина…

— Анфиса, подсади-ка меня и держи, – скомандовала она, заползая на капот колосовского «БМВ».

— Нет, уж лучше ты меня сначала. – Анфиса сориентировалась моментально и в глупые расспросы, как да куда, вступать не стала.

— Ты все равно не заберешься.

— Я не заберусь? Это ты не заберешься без меня. А я еще и не через такие заборы сигала. – Анфиса, пыхтя, забралась на капот «БМВ», встала там во весь рост, потом полезла на крышу.

Катя подумала: вот сейчас они продавят машину, и этим все позорно и закончится. Вся эта авантюра – во спасение и в помощь.

Анфиса примерилась, подскочила и… Кто ее учил акробатике – неизвестно, но она цепко ухватилась за железные створки ворот и повисла на них этакой толстой сарделечкой. Катя последовала ее примеру. Ей удалось даже подтянуться. Она начала потихоньку подниматься, упираясь ногами в створку. Подошвы туфель скользили, и она их просто сбросила. О том, как она будет бегать там, в «Царстве Флоры», босая, она уже не думала. Про ток, возможно, пущенный по верху ворот, ей как-то даже и мысль не пришла. Про злых собак-сторожей тоже.

Задыхаясь, она наконец-то подтянулась и села – железный край створок врезался в тело. Она перекинула ноги, собираясь прыгать.

— А я? – придушенно взмолилась Анфиса. Она все еще висела, хотя пальцы ее уже онемели.

— Я попробую открыть, подожди.

Катя спрыгнула вниз. Было высоко, она приземлилась неловко, на ногах не устояла, растянулась, больно ударившись. Но тут же вскочила.

— Катя, а я?!

Ворота, оказывается, запирались изнутри на самый обычный засов. По старинке. Катя с трудом отодвинула его – засов был тугой, для мужских рук, толкнула створку. Та открылась вместе с зависшей Анфисой.

— Ну, давай же, прыгай скорее.

— Сейчас. – Анфиса зажмурилась и разжала пальцы. Шлеп!

— Я к конторе, догоняй! – крикнула Катя и побежала вперед.

Темная аллея. Лунный свет. Ряды оранжерей – сказочные минареты в кронах деревьев. Внезапно брызнул дождик – это включился автоматический полив, орошающий газон, ряды саженцев, грядки, клумбы. Катя невольно замедлила шаг. Какое же это все-таки место – особенно ночью. Словно сад, настоящий райский сад. В свете луны чашечки и бутоны цветов казались лаково-черными, перламутровыми. Одни широко раскрывались, впитывая ночную влагу, другие смыкали свои лепестки. Цветы ни в ком не нуждались и жили сами по себе, подчиняясь вечному ритму. Им не было дела до людских бед, проблем. Их собственные дела были поважнее – взойти, вырасти, расцвести, созреть, дать семена, завянуть, удобрить почву, готовя место другим.

Катя неслась в темноте мимо шпалер, увитых розами, и розы удивленно смотрели ей вслед тысячами лепестков-глаз: куда бежишь, зачем торопишься? Остановись, послушай, вдохни – здесь так хорошо, свежо, тихо, покойно.

На стеблях хризантем улитки оставляли липкий след, выпускали рожки. Под кустом гортензии хоронилась жаба. Катя едва не наступила на нее, в темноте налетев на куст, помяв, не заметив. Земля под ее босыми ногами была теплой, рыхлой. Местами ноги увязали в ней едва не по щиколотку. Снова включился автополив, орошая дождинками, успокаивая, охлаждая…

А кругом царила такая идиллия, такая нега, совсем как там, на той картине-гобелене, в том здании, обшитом белым канадским сайдингом, до которого уже было рукой подать.

Здание конторы было темным. Издали оно казалось необитаемым. Но в низком окне… вот снова… вот опять… мелькнул огонек.

Катя подбежала к крыльцу. Где же Никита? Там, внутри? Кто еще там с ним? Балмашов? Мертвая Фаина? Что там творится? Скорее же… что же ты медлишь?!

И тут внезапно на пороге, когда надо было действовать – кричать и врываться внутрь как буря, как ураган, спасать, обезвреживать, задерживать, помогать, Катя… замерла. Сердце колотилось, колотилось, колотилось в груди. Не от бега, от страха. Страх… нет, ужас… Черная дыра, провал, смерть – там, за закрытой дверью – вот за этой самой дверью, обшитой сосновыми плашками, виденной уже когда-то.

Катя рванула «молнию» сумочки, извлекла «парабеллум». Пускай это зажигалка, пустяк, игрушка. Но… рукоятка фальшивого пистолета удобно и твердо легла ей в руку. Холодок металла взбодрил, тяжесть его, сила.

Она очень осторожно, тихонько потянула дверь на себя. В лицо ударила волна цветочного аромата. За дверью было темно. Но она помнила – тут еще одна дверь, а за ней зал, где они обслуживали клиентов. Она шагнула к той, другой двери и…

То, что она увидела с порога, запомнилось ей навсегда. Цветы, цветы, цветы, цветы в вазах и просто так – они покрывали всю площадь зала сплошным ковром. А в них, как в разноцветном море, мерцали свечи. И что-то бесформенное, темное виднелось на полу – тело, труп? А на стене – гобелен. И на фоне него – белое как полотно лицо Никиты.

В двух шагах от Кати, спиной к ней, стоял человек с пистолетом. Катя его узнала и… не узнала, не поняла, не поверила. Это был не Балмашов.

— Повернись спиной! Ну! Спиной, я сказал!

Это был Тихомиров. Он уже готов был выстрелить в Колосова. И тогда Катя… Все получилось как-то совсем уж просто – он не услышал ее шагов, босые ноги ступали бесшумно. Он не услышал ее, не обернулся. А она просто вытянула руку и ткнула дулом «парабеллума» ему в затылок – тысячу раз видела, как это делают в кино.

— Бросай оружие!

И это все, уложившееся в какую-то сотую долю секунды, потом, позже, можно было прокручивать снова и снова тысячу раз, бесконечно. «Спиной, я сказал!» – «Бросай оружие!» Это было как вопрос и ответ, как пароль и отзыв. Как эхо в «Царстве Флоры».

Глухой стук – Тихомиров выронил свой «ТТ». Но Катя уже не могла удержаться – плавно, как ее учили на стрельбах, потянула на себя «собачку». Громкий щелчок. Тихомиров хрипло вскрикнул от ужаса.

Никита бросился к нему. Ударом в челюсть сбил его с ног. Поверженного, оглушенного, прижал к полу, заломил руки назад.

Катю ослепила вспышка: Анфиса, опоздавшая всего на несколько минут, как истинный фоторепортер спешила заснять на камеру (с которой не рассталась, даже штурмуя ворота) то, что видели ее глаза, но пока еще не понимали, отказывались понимать ее ум и сердце.

— У тебя телефон пашет? – Колосов держал хрипевшего Тихомирова. – Катя… как же это ты здесь… Давай вызывай наших. И «Скорую» вызывай для Балмашова!

И только тогда Катя осознала, кто лежит перед ней на полу – на вянущих, умирающих гвоздиках. Это была не Фаина. Но, к счастью, к большому счастью, это был и не он – не Аякс.