Царство юбок. Трагедия королевы

Артистка подошла к самой рампе и, обратив взоры к королевской ложе, пропела с низким, почтительным поклоном: «Как я люблю царицу, как люблю мою госпожу!» То было как будто сигналом к новому взрыву страстей: в театре поднялись оглушительный крик, неистовое беснование. Сначала громкий рев, шиканье и аплодисменты слились в один беспорядочный гам, в котором ничего нельзя было разобрать, кроме отдельных возгласов, выделявшихся порою в этом невообразимом хаосе.

— Не надо нам никакой королевы! — вопили одни.

— Не надо нам никакой госпожи! — орали другие, и тут же слышались воодушевленные клики:

— Да здравствует королева, да здравствует наша повелительница!

— Эй, — радостно воскликнул Марат, сопровождая свой возглас отвратительным кривляньем своей маленькой, костлявой фигуры, — это ли не адское ликование? Сам сатана должен заплясать от радости, заслышав такой содом!

Все ожесточеннее и неистовее становился крик враждующих в партере. Багровые от ярости лица противников уже обращались одно к другому, там и сям замелькали поднятые кулаки, с явным намерением принудить к молчанию соседа из противного лагеря.

Королева, дрожа всем телом, в полубеспамятстве опустила голову на грудь, чтобы никто не видел ее слез, катившихся по мертвенно-бледным щекам.

— О, Боже мой, Боже мой, — прошептала она, — мы погибли, безвозвратно погибли, потому что нас толкают в пропасть не только враги, но еще более наши друзья! Зачем этой певице вздумалось обернуться ко мне, обратить ко мне свои слова! Она хотела доставить мне триумф, а между тем только навлекла на меня позор и унижение.

Мария Антуанетта внезапно вздрогнула и подняла голову. Она снова услыхала резкий, насмешливый голос, еще раньше поразивший ее сердце, как удар острого меча, — голос злобного демона, который занимал теперь место доброго гения в кресле княгини Ламбаль.

Этот голос воскликнул:

— Парижский народ прав! Не надо нам королевы, а, главное, не надо госпожи! Только рабы признают над собою господ. Если Дюгазон еще раз осмелится запеть: «Я люблю мою царицу, мою госпожу», — то ее накажут, как принято наказывать рабов, то есть выпорют кнутом.

— Браво, Марат, браво! — заревел Сантерр со своею необузданной шайкой.

— Браво, Марат, браво! — подхватили его друзья, сидевшие в ложах. — Да, ее следует выпороть кнутом!

Марат кивнул на все стороны, и теперь его горевшие насмешливой злобой взоры снова обратились на королевскую ложу.

— Но не одну певицу выпорют кнутом, — воскликнул он, еще сильнее повышая свой резкий, пронзительный голос и грозя кулаками, — нет, не одна певица будет наказана; еще более строгого наказания заслужили те, которые подстрекают людей к подобного рода выходкам. Если австриячка еще раз вздумает показаться здесь, чтобы сбивать с толку жалостливых глупцов своим мученическим видом, если ей придет фантазия подкупить нас своими слезами, то мы угостим ее, как она того заслуживает.

Королева вскочила с кресла, как разъяренная львица, и подошла к самому барьеру ложи. Гордо выпрямившись, с гневно сверкавшими глазами, с разгоревшимся лицом, стояла она, истинная дочь цезарей, мужественная дочь Марии Терезии, и уже раскрыла уста, чтобы заговорить, чтобы покарать своим гневом наглеца, как раздался другой голос, в ответ Марату, воскликнувший:

— Замолчи, Марат, замолчи! Кто осмеливается унизить и оскорбить женщину, будь она королева или нищая, тот бесчестит самого себя, бесчестит свою мать, свою жену, свою дочь. Взываю ко всем вам, взываю ко всей публике, чтобы она заступилась за беззащитную женщину, которую посмел смертельно оскорбить Марат! У всех вас есть матери, жены или невесты, а со временем будут и дочери. Защитите честь женщины, не допускайте, чтобы ее позорили в вашем присутствии! Марат оскорбил женщину, мы обязаны дать ей нравственное удовлетворение. Присоединитесь же ко мне и воскликнем в один голос: «Да здравствует королева! Да здравствует Мария Антуанетта!»

И публика, увлеченная воодушевлением этого молодого, красивого мужчины, который поднялся с места в одной из лож, разразилась дружными, восторженными кликами:

— Да здравствует королева! Да здравствует Мария Антуанетта!

Дрожа от ярости, с позеленевшим лицом, Марат опустился в свое кресло.

— Я давно догадывался, что Барнав — изменник, — пробормотал он, — Я припомню этот момент, и Барнав со временем поплатится мне за него своей головой.

— Барнав, это Барнав, — прошептала про себя королева. — Он снова спас меня от страшной опасности, потому что в пылу гнева я была готова ответить этому чудовищу, как он того заслуживал.

— Да здравствует королева! Да здравствует Мария Антуанетта! — кричала и ликовала публика.

Мария Антуанетта подалась вперед с грустной улыбкой и раскланялась публике. Но она ни разу не взглянула на ложу, где сидел Барнав, не поблагодарила его ни единой улыбкой за оказанную услугу. Ведь она знала теперь, что ее благоволение навлекало беду на тех, которые удостаивались его, а тот, которому она дарила свою улыбку, подвергался народной опале.