Находились еще верные друзья, желавшие спасти королеву. К ней пришла тайная весть, что все готово к ее побегу. Ведь ярость народа была направлена преимущественно против нее, ее жизни угрожали больше всего. Были уже две попытки умертвить Марию Антуанетту, и она являлась предметом всех злобных обвинений французской нации. Поэтому друзья прежде всего хотели спасти ее. Все было устроено для бегства королевы, повсюду ожидали ее друзья, беззаветно преданные слуги, которым предстояло проводить ее до границы, чтобы передать там с рук на руки посланным австрийского императора Франца, ее племянника. План был задуман с величайшей осмотрительностью, недоставало только согласия королевы, чтобы привести его в исполнение и избавить Марию Антуанетту от верной гибели.
Но она не дала своего согласия.
— Моя собственная жизнь ничего не стоит, — сказала она. — Я знаю, что должна умереть, и готова к тому. Если король и мои дети не могут бежать со мной, то я останусь здесь, потому что мое место возле мужа и детей.
Наконец сам король, воодушевленный мужеством и энергией своей супруги, еще раз нашел в себе силу воспротивиться постановлениям законодательного собрания. Оно издало два новых закона: первый — о высылке всего духовенства из пределов Франции, второй — о мобилизации двадцатитысячной армии, которая должна была расположиться лагерем на рейнской границе, и о принуждении к изгнанию всех эмигрантов, о смертном приговоре всем тем, которые пребывали за границей, собираясь выступить с оружием в руках против собственного отечества.
Оба эти закона Людовик отказался утвердить и наложить на них свое запрещение двадцатого июня 1792 года.
Народ, расположившийся несметными толпами против дверей национального собрания и подстрекаемый эмиссарами революции, принял известие о королевском вето[20]
с неописуемой яростью и разразился неистовыми криками. Буревестники революции полетели по улицам, возглашая у окон каждого дома:— Отечество в опасности! Король вступил в союз с чужеземцами! Австриячка хочет призвать австрийские войска против Франции, и потому король был принужден наложить вето на декрет, осуждающий изменников отечеству. Проклятие
австриячке! Проклятие господину Вето! Долой госпожу Вето! Пусть отныне это будет паролем для революционеров!
Новый пароль раскатился громом по всем улицам, отозвался во всех жилищах, и, в то время как благомыслящие люди хвалили короля в тиши своих запертых комнат за то, что он имел мужество защитить духовенство и эмигрантов, бунтовщики открыто изрыгали громкие проклятия и ругательства, призывая чернь к мести «господину и госпоже Вето».
Никто не препятствовал уличным беспорядкам. Национальное собрание не принимало против них никаких мер, спокойно выжидая, к чему приведет «праведный гнев народа».
Несметные толпы парижской черни с ревом и криком хлынули под вечер двадцатого июня к Тюильери, где не было предпринято ничего для защиты королевского дворца, где даже главные ворота не охранялись в тот день национальными гвардейцами. Поэтому король приказал отворить их настежь для беспрепятственного пропуска народа.
Через четверть часа все лестницы, коридоры, все комнаты были запружены галдевшим, воющим простонародьем, одна спальня короля была заперта, и в ней, окруженная несколькими верными людьми, приютилась королевская семья — король, кроткий и спокойный, как всегда, королева, бледная, решительная, без малейшей жалобы, принцесса Елизавета, молившаяся, сложив руки, королевские дети, крепко прижавшиеся друг к другу с тихим плачем. Они подавляли свои рыдания, потому что королева ласково приказала им сидеть смирно.
Небольшое число верных слуг собралось в глубине комнаты и, затаив дыхание, прислушивалось к ударам топора, которым разъяренная толпа взламывала дверь, и к приближавшемуся реву разнузданной черни.
Наконец во дворец прибыл отряд национальной гвардии, слишком поздно для того, чтобы выгнать оттуда чернь, но, может быть, еще достаточно своевременно, чтобы защитить королевскую семью.
Двери королевской комнаты были отперты, когда в них постучался помощник командира национальной гвардии Ак-лок. Он вбежал в комнату, кинулся на колени пред королем и заклинал его со слезами на глазах показаться народу, успокоить своим присутствием разъяренных безумцев.
При этой потрясающей сцене дети не могли более преодолеть свою тревогу и ужас. Дофин громко расплакался, уцепившись в смертельном испуге за платье матери, он жалобно молил увести его прочь к нему в детскую.
Мария Антуанетта опустилась пред ним на колени, прижала к сердцу испуганного сына и тихо плакавшую дочь и успокаивала их, нашептывая им слова утешения.
Пока мать уговаривала детей, Людовик, уступив мольбам Аклока, вышел из комнаты, чтобы показаться народу. Принцесса Елизавета, его сестра, последовала за ним по коридору к большому залу, с трудом пробираясь в густой толпе, запрудившей смежный аванзал. Теснившийся здесь народ вскоре оттер ее от короля, проследовавшего дальше.