Царство юбок. Трагедия королевы

— Итак, дело можно считать решенным, — заключил его величество, отодвигая стул и приготовляясь положить конец разговору, которого он так боялся и который, однако, прошел так удачно. Вот только жаль миллиона ливров! Можно было обойтись половиной этой суммы, в крайнем случае — обещать семьсот тысяч. Однако личное состояние контролера оказывалось вовсе не так велико, как гласила молва! А, может быть, все деньги были в руках Лидии? Значит, решено, милорд? — еще раз повторил Людовик. — Мы подумаем о выборе корабля и о секретных предписаниях. Вы видите, нет никакого риска, а, кроме того, мы будем очень рады приобрести расположение герцога Кумберлэндского. Оказать услугу врагу, а? Что вы на это скажете, милорд? Мирный, благожелательный поступок во время войны! Рыцарство, достойное нашего предка, Генриха Наваррского! Этот факт будет отмечен историей.

— Я тоже так думаю, ваше величество, — с видимым убеждением сказал Эглинтон.

— Теперь нам с герцогом Домоном остается привести этот план в исполнение. Вы счастливы, милорд: ваша роль в деле крайне проста. Как только корабль будет готов к отплытию, мы обратимся к вам за необходимыми указаниями. Это — чудесное дело для всех нас, милорд: вам, в ваш карман — миллион за одно слово и какой-то знак, в нашу королевскую кассу — остальные четырнадцать миллионов и благодарность его светлости герцога Кумберлэндского в придачу; не говорю уже о нравственном удовлетворении от сознания, что мы помогли подавить мятеж и связали нашего врага вечной признательностью. И все это исключительно для блага Франции, — Людовик поднялся с места. Он был необыкновенно доволен; на его губах появилась масляная улыбка; все его существо дышало благодушным приветом. Пошарив в широких карманах своего кафтана, он вынул письмо с большой красной печатью. — Вот письмо его светлости, милорд, — произнес он, в знак высшего доверия протянув документ контролеру, который принял его в глубоком молчании. — Прочтите это письмо и убедитесь, что мы не заблуждались, что это дело ясное, справедливое…

— Проклятое, отвратительное, грязное дело, ваше величество!

Без сомнения, эти слова были произнесены лордом Эг-линтоном; его правая рука, как бы следуя течению его мыслей, скомкала находившуюся в ней бумагу, а левая поднялась, словно готовясь разорвать в клочки это бесчестное предложение. Да, это был именно мягкий голос министра, произнесший проклятия таким бесстрастным тоном и так тихо, что двое стоявших около него едва могли расслышать его; в голосе не было ни страсти, ни дрожи, ни даже волнения! Было только констатирование неоспоримого факта, личное мнение, высказанное в ответ на предложенный вопрос.

Совершенно сбитый с толку Людовик смотрел на Эглин-тона, словно пробудившись от сна; с минуту он думал, что просто ослышался или придал другой смысл словам, сказанным так спокойно; он инстинктивно схватился рукою за стул, с которого только что встал; казалось, ему нужна была прочная материальная опора, чтобы не упасть, — так сильно закружилась у него голова.

Мадам Помпадур также быстро поднялась со своего места, сердито оттолкнув кресло. Разочарование наступило слишком ярко и неожиданно, в тот самый момент, когда полная победа казалась несомненной. В то время, как Людовик почти печально смотрел на контролера, фаворитка кипела бешенством, презрением и жаждой мщения. «Маленький англичанин» одурачил ее, насмеялся над нею и над королем, делая вид, будто сочувствует их планам, и в то же время тайно издеваясь над ними! Презренный, самонадеянный плут!

Эглинтон по-прежнему сидел, прислонясь к углу кровати и глядя прямо пред собой в окно, выходившее в парк, бесстрастный и спокойный, как будто это дело совершенно не касалось его, как будто он не сознавал всей чудовищности своего поступка.

— Проклятое?.. Отвратительное? — в смущении пробормотал король. — Но, милорд…

— Умоляю вас, ваше величество, — вдруг произнес серьезный голос, — кажется, мой муж разгневал ваше величество? Удостойте объяснить мне все дело.

Кругом по-прежнему стоял гул голосов, и тихий разговор около постели милорда не привлекал ничьего любопытства. Удивление, возбуждение благожелательной снисходительностью короля сменилось полным равнодушием; ясно было, что любезность Людовика к министру финансов была вызвана экстренной нуждой в деньгах, а требования все новых и новых сумм были со стороны короля так часты, что уже не возбуждали больше интереса.

Подслушать разговор, не нарушая почтительного отношения к королевскому сану, было невозможно, а такое нарушение считалось гораздо менее простительным, чем самое ненасытное любопытство. Одна Лидия, пользовавшаяся особыми правами, не обращала, по-видимому, внимания на преграду, отделявшую Людовика, маркизу Помпадур и Эг-линтона от остальных присутствовавших. Теперь она стояла в изножье кровати; ее грациозная фигура в сером платье напоминала монахиню. Одной рукой держась за резьбу кровати, она пристально глядела в лицо короля своими блестящими, серьезными глазами.