Царство красоты

У Валерии нет никакой одержимости своей работой. Она любит математику, но не преподавательство. Она никого не подпускает к себе близко и никогда не интересуется успехами своих же студентов. Все они для неё — серая масса. Она великолепно читает свои лекции, но лабораторные и практикумы ведёт не она. Эта женщина не карьеристка, самое важное в её жизни — семья. Поэтому в три часа дня, ещё до того, как закончится её последняя лекция, отцовская машина уже стоит под окнами её аудитории.

Обычно неуспеваемость — проблема студента, но никак не профессора Соболевой. Но мой случай необычный. Я не знаю почему, но Валерия как будто считает себя обязанной помогать мне, и я этим нещадно пользуюсь. Она отвечает ровно на столько вопросов, сколько я задам. Иногда, правда, намекает на излишнее усердие:

— Эштон, эта теорема уходит слишком далеко за рамки программы, но если тебе интересно, я объясню.

— Мне это очень интересно! — улыбаюсь ей так, как никогда и никому не улыбался.

И я стану слушать все теоремы мира, если только её голос будет звучать в моих ушах, обволакивая полем необъяснимого кайфа…

Я стараюсь не думать о происходящем, о своих чувствах, которые, оказывается, у меня всё-таки есть. Да, именно так, ведь до этого был уверен, что их нет совсем: женщины, вернее, девушки, всегда оставались для меня существами, чьи поцелуи приятны, но ещё приятнее иные места, которые я использовал с целью удовлетворить свои физиологические потребности.

Я никогда и ни к кому не ощущал…нежности? Да, пожалуй, это именно то слово. Или как называют желание прикасаться так, как это делает отец, например? Теперь я не просто её ощущаю, теперь у меня имеется острая потребность эту нежность куда-нибудь деть… Вернее, не куда-нибудь, а вылить всё, что накопилось почти за год, на один единственный, вполне конкретный объект.

Недавно я узнал, что мой отец в своей бурной молодости дарил направо и налево деньги и недвижимость. Двухбедрумную квартиру, например, или студию за секс. Я тоже заслужил: подарили и мне квартиру — в Париже. Честно заработал — выручил его дочь, вовремя предотвратил групповое как минимум изнасилование, как максимум с последующим лишением жизни. Я думаю: а чего в Париже-то? С чего вдруг? Меня вроде тут приняли, в дом впустили, сыном назвали, наказали любить сестёр и в любое время являться к ним в гости без приглашения — потому что в семье так и поступают. И тут вдруг Париж…

— Зачем? — спрашиваю.

— Не стану врать, что в Сорбонне тебя будут учить лучше, чем здесь, — мягко объясняет отец. — Скажу честно: так будет лучше для всех.

— А все, это кто? — интересуюсь.

— Все — это все, но лучше будет тебе, твоей матери и Соне.

— Ах, Соне! — я с трудом сдерживаюсь, чтобы не блевануть от приторной отцовской любви.

— Ты и сам видишь, что она творит. Нужно вас развести на время, иначе она совершит что-нибудь непоправимое.

— Так её и отправляй! Я-то тут при чём?!

— А при том, что я не могу выпустить её из-под контроля, Эштон! Она сейчас в крайне опасном состоянии — дай ей волю, ещё с собой покончит!

— Тогда объясни мне, почему за её проступки наказание несу я?

— А ты совсем ни при чём у нас, да, Эштон?! Глупая дурочка чудит, а ты герой! Не так ли?

— Не понимаю, на что ты намекаешь?!

— Разве не ты провоцировал её? И тогда, у Алексея на вечеринке, и два дня назад на собственной!

— Зачем?!

— Тебе виднее, наверное, зачем ты это делаешь. Но метод выбрал НЕВЕРНЫЙ!

— А какой верный?

— А вот этот и верный, который я озвучил тебе раньше: не можете вести себя как взрослые люди, значит, я разведу вас по разным углам до тех пор, пока не повзрослеете. Чтобы все остались целыми и невредимыми, и те, кто дразнит, и те, кого дразнят!

— Да с чего ты, блин, взял то, что я её провоцирую?! — и вот сейчас мне действительно интересно.

— Из своего собственного жизненного опыта: ни один разумный мужик не станет заниматься петтингом с другой на глазах у влюблённой до беспамятства девчонки! В её возрасте и неудачная стрижка может привести к летальному исходу, а такое, как ты творишь…

— Я понял, — прерываю его. Достал своими нравоучениями.

Я понял и первое же место, куда меня несёт подаренный отцом же Мерседес кабриолет — остров Бёйнбридж. Сегодня у НЕЁ не рабочий день. Сегодня она дома.

Она дома, а мне сорвало крышу: я ненавижу отца, но ещё больше — Софью. Я несусь на скорости, выжимая рёв из немецкого автомобиля, чтобы не натворить каких-нибудь других глупостей, потому что моя энергия в этот момент мне кажется неуёмной…

Я вхожу в их дом, потому что у меня есть электронные ключи и доступ по скрину отпечатков пальцев. Я не предупреждал её, потому что такие визиты не требуют предупреждения. Она на кухне готовит обед, но меня не слышит — слушает музыку в наушниках, так ей больше нравится.

Валерия замечает меня только в тот момент, когда я максимально рядом, в каких-то пяти сантиметрах от неё.