Царство красоты

Не решаюсь смотреть на кровать — там матрац и те пятна… Свидетельство того, что вчера я стал первым мужчиной собственной сестры. Любимой дочери своего отца. «Софья — половина моего сердца!» — он повторял мне эту фразу тысячу раз… Но я, видно, так и не понял…

Мои пальцы не попадают в нужное поле тач-скрина — тщетно пытаюсь набрать её номер. Я не знаю зачем, просто хочу услышать голос. Живой голос. Её голос.

Телефон выскальзывает из моих деревянных от холода рук, разбивается о кафель на полу, но продолжает жить. Я снова набираю — это уже семнадцатый раз, и семнадцатое приветствие автоответчика. И я решаю отправить ей СМС с одним только словом: «Прости!».

Спустя почти два часа после принятия двух таблеток Адвила, мне удаётся прийти в себя. Одеваюсь, сажусь за руль и понимаю: помимо Адвила мне нужны транквилизаторы, но где их взять, понятия не имею, поскольку до этого момента моей жизни необходимости в них не возникало.

Есть только один адрес, куда мне сейчас нужно — дом на берегу острова Бёйнбридж. Но я не успеваю даже выехать из даунтауна, как раздолбанный экран телефона высвечивает вызов от отца. Поднимаю:

— Эштон, привет.

— Привет.

— У меня к тебе просьба, нужно провести переговоры за меня, через час в центральном офисе. Я не смогу там появиться.

Я боюсь задавать этот вопрос, но отец и не ждёт его:

— Кое-что произошло, Эштон.

— Что? — вырывается само собой.

— Соню… изнасиловали, — последнее слово он словно выдохнул с частью собственной жизни.

Виснет пауза, мне сдавило грудь, отцу, похоже, тоже, но его выдержку можно выставлять в качестве музейного экспоната: сглотнув, он продолжает:

— Пришла домой вся в синяках. Молчит, как партизанка — не признаётся ни кто это сделал, ни где всё случилось. Глупый ребёнок, я же всё равно выясню. Выясню и убью их. Или ЕГО…

У меня мороз по коже.

Открываю рот, чтобы сделать чудовищное признание, но он отключается прежде, чем я успеваю произнести хоть звук.

Около восьми вечера мне, наконец, удаётся добраться до острова и того самого дома. Мне страшно, стыдно, но всё это чепуха в сравнении с тем, как больно — за неё. Отец убьёт меня, но мне всё равно — я не знаю, как жить с этим…

Я изнасиловал Софью! Не кто-нибудь, не отморозки из клуба, а я! Тот, кто должен был защищать её, мою сводную сестру…

За прошедший день мне так и не удалось до конца осознать произошедшее, как и обозначить в собственной голове его причины.

В холле встречаю Валерию, жену отца, мать Софьи. Она без косметики, глаза красные, на лице лица нет.

— Соня? — спрашивает рассеянно.

Потом плачет. Сквозь слёзы:

— Твой отец увёз её в больницу, ей перевязка нужна, а после они сразу же на Пхукет поедут — зализывать раны. У нас беда случилась, Эштон… Но Алекс, наверное, уже рассказал тебе?

— Нет, — вру.

И думаю: «Какая ещё на хрен перевязка?!»

— Соню… то ли изнасиловали, то ли нет… Она говорит, что сама добровольно ввязалась в какой-то жёсткий секс. Но… слабо в это верится: руки в синяках, запястья — сплошная синева, на шее синяки, на груди, на бёдрах, в общем, кошмар. Но это не самое… худшее… Она, словно мёртвая, Эштон. Умерла внутри! У неё ж это в первый раз было, и чтобы так и добровольно… Отец не верит ей, да и я тоже.

Лера смотрит мне в глаза, но я не могу вынести ни её взгляда, ни её слов, закрываю лицо руками, чтобы спрятать от неё перекошенное выражение своей паршивой физиономии…

— Не надо, не переживай… Папа… Алекс вытащит её. Он знает, как. Он всё сделает. Всё будет хорошо!

Проходит пару мгновений, и она срывается в рыдания, сдерживаемые, очевидно, не один час до этого:

— Господи, Эштон, если б ты знал, как же больно, когда с твоим ребёнком происходит такое, и ты ничего не можешь поделать, ничего вернуть, изменить уже нельзя! Веришь, всё бы вот отдала, чтоб только не случалось с ней этого! — всхлипывает. — На неё невыносимо смотреть… Тело есть, пусть и в синяках и ссадинах, а Сони нет… Нет больше моей жизнерадостной, дерзкой, всегда открытой Соняши, и никогда не будет! После таких уроков душа никогда не становится прежней… НИКОГДА! Я знаю, о чём говорю…

Самое большое наказание для преступника — услышать стенания матери. Увидеть её боль. И лучше б меня совсем не было на этом свете!

Какого чёрта я сотворил?

Молчу, потому что страшно признаться, что сделал это с ней, с ними, я — человек, которого они впустили в семью. Ещё один сын, брат, которому доверяли как себе. И я ведь знаю, что доверяли.

Она плачет. Нет, рыдает. И это слёзы убитой горем матери — так рыдала и моя мать после первой неудачной операции на моём бедре, и я ненавижу эти слёзы. Хочу, чтоб они высохли, не желаю видеть это красивое и всегда уверенное лицо так страшно изуродованным болью!

У меня язык не повернулся признаться. Вот просто не смог. Не нашёл я в себе достаточно достоинства и сил, чтобы выговорить вслух эту мерзкую правду — знаю ведь, что сделаю только хуже.