Царство красоты

Отец спокойно возвращает жене свой кофе, поднимается, снимает со спинки Софьиной кровати пиджак, и я поднимаюсь тоже — кажется, время для разговора, наконец, явилось за мной.

— Через час в офисе, в моём кабинете — просто сообщает.

В его кабинете ни один из нас не включает свет — нет надобности, огни города достаточно освещают наполовину прозрачное помещение — это одно из самых впечатляющих мест, какие я видел в своей жизни.

Отец открывает спрятанный в одной из чёрных панелей стены бар, достаёт бутылку какого-то алкоголя и два низких бокала.

— Зачем ты это сделал? — я давно уже жду этот вопрос.

— Как ты узнал?

— Как я узнал?! — только в этот момент он позволяет своему взгляду встретиться с моим. — Эштон, я никогда не считал тебя идиотом, и, кажется, не давал и тебе повода считать им себя!

— Как ты узнал? — повторяю свой вопрос, и, честно говоря, не понимаю сам, откуда во мне взялась агрессия по отношению к нему.

— Хочешь знать, была ли это Софья?

— Нет. Хочу понять, как давно ты знаешь.

Он морщит лоб и смеётся, однако невесело. Это, скорее, обиженный смех, чем весёлый.

— Соня молчала, молчит и будет молчать. И это и есть ответ на твой вопрос.

Я смотрю в его глаза, пытаясь хотя бы в них найти ответы, потому что слова этого человека не способны внести ясность в мои вот уже три месяца спутанные мысли.

Он видит это и разъясняет мне, как пятилетнему ребёнку:

— Как думаешь, много ли наберётся в жизни моей дочери парней, которых бы она с таким остервенением покрывала? Даже учитывая всю вопиющую грязь и жестокость случившегося по отношению к ней? Правильно, Эштон! Есть только один такой человек, и это — ты! Я уже молчу о своей службе безопасности, которая спустя сутки подтвердила мне это!

— Почему ты до сих пор молчал? — мне важно это знать.

— Хотел до конца понять, что ты за человек. Признаешься сам, или так и будешь прятаться за чувствами покалеченной физически, духовно и нравственно девчонки!

— Я не прятался…

— А что ты делал?

— Я не знаю… Я… думал! Думал, как выгрести из этого дерьма!

— То есть, о себе думал?

— Не о себе… точно не о себе. Я не насиловал её. Это был просто жёсткий секс…

— Лучше заткнись, Эштон! — внезапно шипит он. — Лучше заткнись, или я подумаю, что тебе нужны уроки того, как следует обходиться с женщинами в постели! — в его голосе появляется сарказм. — Или, может, тебе правда это нужно? Может быть, ты хочешь, чтобы я популярно, как отец сыну объяснил тебе, что следует делать с девушкой, согласившейся переспать с тобой?

— Нет, не нужно. Но я не насиловал её…

— Чёрт возьми, Эштон! — он, наконец, теряет самообладание. — У меня их были сотни… сотни! И ни одна из них не ушла из моей постели хотя бы с одним синяком!

— Да, я знаю. Наслышан!

О нём до сих пор ходят легенды, но ещё больше загадочности его образ получил с тех пор, как он стал спать только со своей женой. Теперь женщины произносят его имя почти с мистическим придыханием, будто мой отец не обычный человек из плоти и крови, а древнегреческий недостижимый для простых смертных Бог. Собственно, он и для меня именно им и являлся все последние годы… Да почему последние?! Всю мою жизнь!

— У неё всё тело было в синяках! Голова разбита!

— Она упала… — пытаюсь встрять, но так тихо, что сам себя едва слышу.

— На неё ещё неделю после твоих «ласк» без слёз и взглянуть было невозможно!

Отец резко опрокидывает содержимое бокала себе в горло, закрывает глаза, скривившись, затем подводит итог:

— Мой сын изнасиловал мою дочь!

— Я не насиловал её… — тут же отзываюсь.

Не знаю почему, но почему-то, по какой-то неясной причине ощущаю острую потребность оправдываться. Нет, не так — хоть немного очиститься в ЕГО глазах. Чувствую себя первоклассником, но снова и снова повторяю:

— Я НЕ НАСИЛОВАЛ ЕЁ!

— А что ты делал? — совершенно спокойно спрашивает он, заглядывая в мои глаза.

— Воспитывал!

— Что?! — на этот раз, кажется, мне удалось пошатнуть его знаменитую выдержку.

— Это было лекарство от затяжной хвори, — мне удалось, наконец, выразить свою мысль.

Отец резко дёрнулся и, прежде чем я успел сообразить, что именно он собирается сделать, нанёс мне только два метких удара: в лицо и живот.

На мгновение свет померк для меня, Земной шар остановился, но не для того, чтобы дать возможность перевести дух, пережить острую физическую боль, а для того, чтобы я чётче услышал отцовское послание:

— Не приведи тебя Бог, щенок, пережить эту боль, когда кто-нибудь решит так же «полечить» твоего ребёнка! — процедил сквозь зубы.

Пока я с трудом пытался прийти в себя, он вышел, но напоследок бросил:

— Сегодня же летишь в Австралию. Будешь реанимировать отмирающие ветки. И мозги свои на место вправлять!

И в этот момент я, наконец, понял источник свой неприязни к Софье: дело не в ней, а в нём! Это он относится к ней так, будто она не человек, а диковинное растение в оранжерее, это он оберегает, нежит её и лелеет, закрывая от мира и от настоящей реальности. Это он отдаёт ей всю свою любовь, забывая о других своих детях. Он — идеальный отец для всех, но любит только одного ребёнка — Софью.

Глава 4. Канитель