Царство женщин

В январе 1722 г. в ее совершеннолетие, Петр перед большим собранием, ножницами обрезал ее крылья.[348] Ангел превращался в женщину. Мужчинам не понадобился символ, чтобы убедиться в этом. Дав кое-что вперед своему жениху, бедному Карлу Августу Голштинскому, она развратила Петра II и обманывала его с красавцем Бутурлиным. Ее называли «Венерой», а серьезную и, долгое время добродетельную, сестру ее Наталью Алексеевну «Минервой». Покинутая племянником, которому она на это дала много поводов, «Венера», стала просто развратничать, «делая», – как писал Лирия, – «с бесстыдством вещи, которые заставляют краснеть даже наименее скромных».[349] В своем доме в Александровской слободе, (знаменитой ужасами совершенными в ней Иоанном Грозным) Елизавета собирала самое дурное общество; когда же Анна заставила ее переселиться в Петербург, она продолжала делать то же в отдаленной окраине города. Она жила в тени, почти бедно, в постоянной нужде, окруженная шпионством. В 1735 г. заключили в тюрьму одну из ее прислужниц, по обвинению, что она говорила дурно о Бироне. Было намерение подвергнуть тому же и царевну.[350] Она одевалась просто, обыкновенно в платье из белой тафты на темной подкладке, «чтобы не делать долгов», говорила она впоследствии Екатерине II. Если бы я сделала долги, я могла погубить свою душу; если б я умерла, никто не заплатил бы моих долгов и я попала бы в ад, а этого я не хотела». Но платье из белой тафты с черной подкладкой должно было напоминать также о вечном трауре и служить в некотором роде знаменем. В большую тягость ей были ее родственники, эта ужасная семья литовских мужиков, – три дяди, две тетки, – присвоивших себе аристократические имена и титулы, но лишенные материальных средств и преследуемые презрительным отношением к ним Анны. Она воспитывала за свой счет двух дочерей Карла Скавронского, старшего брата Екатерины I, и собиралась выдать их замуж.[351] Аристократия пренебрегала ею, как из-за незаконности ее рождения, так и из-за качества ее привязанностей. Чтобы составить себе какое-нибудь общество, она поневоле опускалась ниже и ниже, следуя в этом, как дочь служанки, своим природным наклонностям.

Вот что называют ее популярностью.

В Александровской слободе она сходилась как с подругами с деревенскими и маковниками, принимая участие в их хороводах и песнях. В Петербурге она открыла свой дом гвардейским солдатам. Она делала им подарки, крестила у них детей, и кружила им головы вызывающей улыбкой и «глазками». «Ты кровь Петра Великого!» – говорили они ей. Но она показывала им также, что в ее жилах течет кровь бывшей прачки, служившей утехой старым служакам под стенами Мариенбурга.

Елизавета редко показывалась даже в торжественных случаях и держала себя тогда серьезно и грустно, как бы с видом молчаливого протеста, ясно показывавшего, что она не отреклась от своих прав. Об этом можно также было догадываться по некоторым поступкам, внушенными ей без сомнения окружающими потому что, лично, ей всегда не хватало инициативы. Она посетила несчастного Лопатинского, извлеченного из тюрьмы Анной Леопольдовной, после того как его уже считали умершим.

– Узнаешь ты меня?

Разбитый долгим заключением, старик некоторое время садился припомнить, затем вдруг выпрямился с радостным выражением:

– Ты искра Петра Великого!

Она оставила ему триста рублей, – и рассказы об этом пошли по церквам и монастырям.

Но все же цесаревна жила покинутая и полузабытая. Она была красива, но полнела, и английский посол Финч, говорил, вспоминая слова Цезаря у Шекспира, что «Елизавета слишком полна, чтобы быть заговорщицей». Говорили, что она уже замужем, за Алексеем Разумовским, певчим малороссом, замеченным ею в церковном хоре Анны Иоанновны. И очевидно он не был человеком, способным побудить ее выйти из пассивной, ленивой неподвижности, благодаря которой, она, по словам ла Шетарди, «была робка в самых простых поступках». Красавец хохол бывал иногда «буен во хмелю», но буйство ограничивалось только сокрушением мебели. Из числа людей стоявших близко к Елизавете были братья Шуваловы – Александр и Иван, – инициативы тоже было трудно ожидать, а Михаил Воронцов, женатый на одной из Скавронских, был олицетворенная сдержанность и вместе с тем осторожность.