Царствование императора Николая II

Государь в полной мере сознавал все историческое значение «большой азиатской программы». Он верилв русское будущее в Азии и последовательно, упорно прокладывал пути, «прорубал окно на океан» для Российской империи. Преодолевая сопротивление и в своем ближайшем окружении, и в сложной международной обстановке, император Николай II на рубеже XX в. был главным носителем идеи имперского величия России.

Государь не любил войну; он даже готов был отказаться от многого, если бы этой ценой действительно удалось достигнуть «мира во всем мире». Но он также знал, что политика капитуляций и «свертывания» далеко не всегда предотвращает войну.

С давних пор - еще с 1895 г., если не раньше - государь предвидел возможность столкновения с Японией за преобладание на Д. Востоке. Он готовился к этой борьбе как в дипломатическом, так и в военном отношении. И сделано было немало: соглашением с Австрией и восстановлением «добрососедских» отношений с Германией Россия себе обеспечивала тыл. Постройка Сибирской дороги и усиление флота давали ей материальную возможность борьбы.

Но если основные вехи русской политики были поставлены правильно, то практическое исполнение оставалось весьма несовершенным. В частности, для укрепления русских позиций на Д. Востоке было сделано недостаточно. Постройка Порт-Артурской крепости продвигалась крайне медленно, средства на нее отпускались скудно, в то самое время как на оборудование огромного порта в Дальнем на том же Ляодунском полуострове истрачено было до 20 миллионов. В этом едва ли была чья-либо сознательная злая воля - тут сказывалась характерная черта С. Ю. Витте: на то, что было в его непосредственном ведении, всегда находились средства из бюджетных «остатков», тогда как требования других ведомств, в том числе военного, подвергались строгой предварительной урезке.

Но и военное министерство в лице ген. А. Н. Куропаткина не проявляло подлинного живого интереса к дальневосточным начинаниям. Военный министр еще в 1903 г. упорно доказывал невозможность отправки значительных подкреплений на Д. Восток, утверждая, что это слишком ослабило бы Россию на западной границе. С этим сопротивлением «ведомств», никогда, разумеется, не принимавшим форму прямого неповиновения, а только всевозможных оттяжек и отговорок, государю было нелегко бороться. Все значение столь нелюбимых министрами и столь вообще непопулярных «квантунцев», как их называли - А. М. Безобразова, адм. Абаза, отчасти и наместника Е. С. Алексеева - в том и было, что они должны были сообщать государю обо всем, что не доделано; они являлись как бы «государевым оком», наблюдавшим за исполнением Его велений; «орудием, которым государь колол нас», «горчичником», не дававшим министрам уснуть, как выразился Куропаткин в своем дневнике. Но, конечно, творили «большую политику» не эти люди: основные вехи были поставлены государем, и уже давно.

За весь 1903 г., когда военные агенты на Д. Востоке сообщали в один голос об энергичных приготовлениях Японии, русские силы в Приамурье и в Порт-Артуре были увеличены на каких-нибудь 20 000 человек, хотя, например, статс-секретарь Безобразов настаивал на сосредоточении в Южной Маньчжурии армии хотя бы в 50 000 человек. Военный министр всячески от этого уклонялся. «Я не переставал в течение двух лет ему говорить, - писал государь в апреле 1904 г. императору Вильгельму, - что надо укрепить позиции на Дальнем Востоке. Он упорно противился моим советам до осени, а тогда уже было поздно усиливать состав войск».

Если в высших правительственных кругах относились холодно к дальневосточным начинаниям, то в обществе преобладало равнодушное, а то и прямо отрицательное отношение к ним.

Япония в то же время готовилась к этой борьбе с отчаянной энергией. Престиж неодолимой силы европейских держав стоял в то время очень высоко. Япония быстро усваивала европейскую технику и многие внешние формы; старалась заручиться поддержкой среди «белых», приноравливаясь умело к их понятиям.

Идея войны с Россией возникла в японской народной психологии задолго до 1904 г. Так, известный англо-японский писатель Лафкадио Хирн, описывая возвращение японских войск после войны с Китаем (в 1895 г.), отмечает, как нечто обычное, естественное, слова старого японца о мертвых, которые вернутся: «Из Китая и из Кореи они придут, и те, кто покоятся в морских глубинах… Они услышат зов и в тот день, когда воинства Сына Неба двинутся против России…» Японский народ сжился с этой мыслью.

С 1895 по 1903 г. японская армия мирного времени была увеличена в два с половиной раза55; число орудий - более чем утроилось; были, кроме того, подготовлены кадры, давшие возможность выставить армию гораздо более многочисленную, чем рассчитывали военные агенты всех стран. На эти сооружения были истрачены поступления по китайской контрибуции за войну 1894-1895 гг., а отчасти за боксерское восстание, причем, по иронии судьбы, Россия в свое время была поручительницей за исправную уплату Китаем своего военного долга!