Царствование императора Николая II

Первым против мира, основанного на поражении, выступил адмирал Ф. В. Дубасов. В начале января он еще высказывался за прекращение войны,[81] теперь он говорил, что Россия не должна кончать войну на Мукдене и Цусиме. После энергичной речи адмирала Дубасова против мира высказались генерал Сахаров и барон Фредерикс, а также генерал Рооп, добавивший, однако, что для продолжения войны желательно созвать Земский собор.

Никакого решения принято не было; вопрос о продолжении войны остался открытым; государь согласился на переговоры – хотя бы для того, чтобы узнать условия Японии.

Рузвельт после этого – нотой 26 мая, обращенной одновременно к России и Японии, – предложил «в интересах человечества» сойтись для переговоров, чтобы положить предел «ужасающей и прискорбной борьбе». Япония 28 мая изъявила согласие на переговоры; 29 мая предложение Рузвельта было опубликовано. После недолгого спора о месте созыва мирной конференции было решено созвать ее в Вашингтоне.[82]

В эти самые дни конфликт из-за Марокко между Германией и Францией едва не привел к войне. Но французский Совет министров предпочел отступить. Делькассе подал в отставку (24 мая); заменивший его премьер Рувье согласился на созыв международной конференции в Альхесирасе для обсуждения марокканского вопроса.

Если адмирал Ф. В. Дубасов возмущался мыслью о том, что Россия может кончить войну «на Мукдене и Цусиме», то широкие круги русского общества именно этого и желали. Даже те, кто не радовался поражениям, считали, что из них следует «извлечь пользу» для освободительного движения. Требования прекращения войны стали открыто раздаваться везде; и все, кто пытались протестовать против мира, подвергались озлобленным нападкам или осмеянию.

Большое гражданское мужество проявил в эти дни генерал А. Н. Куропаткин. Узнав, что в общественных кругах Москвы раздаются требования прекращения войны, он телеграфировал московскому предводителю дворянства князю П. Н. Трубецкому: «Если москвичи не чувствуют себя в силах послать нам на помощь для скорейшего одоления врага своих лучших сынов, то пусть они по крайней мере не мешают нам исполнять свой долг на полях Маньчжурии до победного конца».

«Низкое холопство», «гнусная проделка», «таким явно лживым лакейским заявлением Куропаткин окончательно погубил себя в глазах земской России», – восклицало «Освобождение». Подозревать в неискренности Куропаткина нет, конечно, никаких оснований: в те же самые дни (26 мая) он писал Витте: «Даже теперь, после уничтожения эскадры Рожественского, России надо продолжать борьбу, и победа (японцев) на море не должна нас особенно тревожить, ибо японцы и до сих пор хозяйничали на море… Но на суше мы стоим тверже, чем стояли когда-либо, и имеем много шансов выйти победителями при новом кровопролитном столкновении… Японцы напрягли крайние усилия… Они дошли до кульминационного пункта. Мы же еще только входим в силу». Куропаткин писал, что с великой радостью встретил бы вести о новом бое, так как верит в успех русского оружия. «И неужели хоть на полгода времени нельзя вдохнуть в интеллигенцию России чувство патриотизма?.. Пусть, по крайней мере, не мешают нам продолжать и с почетом окончить… трудное дело борьбы с Японией».

Витте на это отвечал (23 июня) совершенно в ином тоне: «Нужно пожертвовать всеми нашими успехами, достигнутыми за последние десятилетия… Мы не будем играть мировой роли – ну, с этим нужно помириться». «Следует помнить, – писал около того же времени П. Н. Милюков, – что по необходимости наша любовь к родине принимает иногда неожиданные формы и что ее кажущееся отсутствие на самом деле является у нас наивысшим проявлением подлинного патриотического чувства».[83]

Куропаткин, однако, не был одинок в своем мнении о возможности русской победы. Так же оценивали положение и многие иностранные военные специалисты. «Японцы, – писал в начале июня полковник Гэдке в Berliner Tageblatt, – достигли предела своих сил. Они никогда не добьются лучших условий мира, чем сейчас… Без нужды победоносная армия не проводит в полной бездеятельности целых три месяца». И это убеждение крепло по мере того, как шли четвертый, пятый, шестой месяц, а японская армия так и не сдвинулась с позиций, занятых ею после Мукдена. Сибирская дорога пропускала уже до 18–20 поездов в день. Постройка Круго-Байкальской дороги была закончена. Подкрепления ровным потоком притекали из России в Маньчжурию.

* * *