Законопроект о Финляндии, внесенный в Думу 14 марта 1910 г., вызвал многочисленные протесты за границей: группы видных профессоров-юристов печатали «манифесты», доказывая неправомерность законодательства по финляндским делам без согласия сейма; свыше 400 французских депутатов и сенаторов прислали протест в Госдуму. Финский сейм отказался дать заключение по проекту, признав его противоречащим основным законам Великого княжества Финляндского.
П. А. Столыпин, защищая проект в Госдуме, признал юридическую спорность вопроса: «Масса материалов, документов, актов, касающихся отношений Финляндии к России, дает возможность защищать всякую теорию: достаточно для этого повыдергать из архивных груд нужные для этого материалы… Для этого не нужно особой недобросовестности. Достаточно некоторой предвзятости и предубежденности». Отстранив юридические соображения, премьер ссылался на государственные интересы России и утверждал, что отклонение проекта было бы сочтено в Финляндии признаком слабости: «Разрушьте, господа, этот опасный призрак, нечто худшее, чем вражда и ненависть, – презрение к нашей родине».
Думская оппозиция из протеста покинула зал, когда большинство высказалось за ускоренный порядок обсуждения; правые и националисты оказались в большинстве, и правительственный проект прошел полностью, хотя октябристы и собирались внести в него ряд смягчающих поправок.
В Государственном совете, несмотря на возражения не только левых, но и нескольких правых, проект был принят огромным большинством; он стал законом 17 июня 1910 г. По этому закону Финляндский сейм сохранял только совещательный голос во всех существенных вопросах как общеимперского, так и внутреннего законодательства (о печати, о собраниях и союзах, о народном образовании, о полиции и т. д.). До издания новых законов в силе, однако, оставались старые, и фактически особых перемен в Финляндии не произошло. Но антирусские течения в этой области значительно усилились: финляндцы сочли, что русская власть – на этот раз с согласия русских народных представителей – нарушила вторично их исконные права.
П. А. Столыпин, сам долго проживавший в Западном крае (у него было имение в Ковенской губернии, с 1897 г. он был назначен ковенским губернатором и предводителем дворянства), с особым вниманием относился к вопросу о западном земстве. Он решил отложить его введение в тех губерниях, где русских элементов было слишком мало (Ковенской, Виленской, Гродненской), а в остальных шести[171]
ввести земское положение 1890 г. со значительными поправками. Так как почти всеВ Государственной думе этот проект подвергся ожесточенной критике
В этих же прениях Столыпин произнес свои известные слова (по адресу поляков, упрекавших его в мстительности): «
Дума приняла проект со значительными поправками, смягчавшими его антипольский характер. Она уменьшила число представителей духовенства, отвергла требование, чтобы председатели управ и большинство служащих были русскими, но сохранила самый принцип национальных курий. При окончательном голосовании против проекта высказались как левые, так и правые; и даже националисты, устами епископа Евлогия, объявили, что только «с болью в сердце» голосуют за такой искаженный проект. Тем не менее проект был принят Думой большинством 165 против 139 голосов. Государственный совет приступил к его обсуждению только через восемь месяцев.
В Саратовской губернии были большие нелады между церковными и гражданскими властями. Властный епископ Гермоген с амвона обличал губернатора, графа С. С. Татищева, открыто критиковал политику правительства. Иеромонах Илиодор, еще молодой инок, обладавший редким демагогическим даром, собирал в Царицыне огромные толпы последователей и в еще более резкой форме нападал как на правительство, так и на частных лиц; называл министров «жидомасонами».