Царствование императора Николая II

6 апреля, в первый день Пасхи, на городской площади возникли инциденты между евреями и христианами – показания об этих инцидентах так и остались противоречивыми, – и затем в каких-нибудь полчаса значительная часть города была охвачена беспорядками: громили и грабили еврейские магазины, а затем и дома. Полиция, застигнутая событиями врасплох, растерялась; губернатор фон Раабен, благодушный старик, отставной генерал, метался по губернаторскому дому, телефонировал в участки, в казармы – где большинство офицеров и часть солдат были в отпуске из-за праздника Пасхи. В течение нескольких часов в городе царил хаос. К вечеру беспорядки затихли, но волнение не улеглось. В громившей толпе царило сильное возбуждение и озлобление, рассказывали всевозможные басни о жестокости евреев; на следующий день с утра беспорядки возобновились; слабые попытки к сопротивлению со стороны евреев только увеличили ожесточение нападавших, и началось избиение евреев, в некоторых домах чуть не поголовное: озверевшая толпа не щадила порою ни женщин, ни детей. К середине дня на улице появились вызванные из казарм войска и начали рассеивать толпы громил; те стали разбегаться, бросая награбленное имущество. Когда порядок восстановился, выяснилось, что 45 евреев было убито, 74 – тяжело ранено, а легко пострадало около 350 человек. Разгромлено было 700 жилых домов и 600 магазинов. Из «христиан» было убито 3–4 человека; это показывало, насколько слабо было сопротивление.

Такого погрома в России не было свыше двадцати лет. Беспорядки в Шполе (1897), в Николаеве (1899) сводились к разграблению еврейских лавок; тут же была пролита кровь… Было несомненно, что местные власти не проявили достаточной энергии и расторопности и только на второй день с помощью войск овладели положением. Об этой нерасторопности властей говорилось и в циркуляре министра внутренних дел.

Кишинев был объявлен на положении усиленной охраны. За участие в погроме арестовано было около тысячи человек. Губернатор Раабен был уволен от должности; вице-губернатор и полицмейстер переведены были в другие города. «Государь император Высочайше соизволил подтвердить начальникам губерний и городов, что им вменяется в долг, за личной их ответственностью, принимать все меры к предупреждению насилий и успокоению населения, дабы устранить поводы к проявлению к какой-либо его части опасений за жизнь и имущество», – гласил циркуляр Плеве от 24 апреля.

Помощь пострадавшим была оказана в первую очередь за счет правительства; затем широкой рекой стали притекать пожертвования в значительной мере из-за границы.

В первый момент возмущение было всеобщим. Не только левые, но и правые органы печати громко его высказывали. «Человеческих жертв сотни, как после большого сражения, – писал «Киевлянин», – а между тем и драки-то не было. Били смертным боем людей безоружных, ни в чем не повинных». «Такого погрома, как Кишиневский, не было еще в новейшей истории, и дай Бог, чтобы он не повторился никогда… Невежество, дикость всегда одинаковы, и злоба во все времена ужасна, ибо она будит в человеке зверя», – стояло в передовой статье «Нового времени». «Самый факт остается гнусным и постыдным не только для среды, в нем участвовавшей, но и для тех, кто должен был предупредить и возможно скорее прекратить безобразие», – писал «Русский вестник».

Епископ Антоний Волынский (Храповицкий) в Житомирском кафедральном соборе произнес 20 апреля резкое слово о громилах. «Под видом ревности о вере, – говорил владыка, – они служили демону корыстолюбия. Они уподоблялись Иуде: тот целованием предавал Христа, омраченный сребролюбия недугом, а эти, прикрываясь именем Христа, избивали его сродников по плоти, чтобы ограбить их стяжания… Так поступают людоеды, готовые на убийство, чтобы насытиться и обогатиться».

Признавая, что одной из причин обострившейся племенной вражды было вынужденное скопление евреев в городах черты оседлости, правительство (22 мая) опубликовало указ об открытии для поселения евреев еще около 150 городов и местечек.

Если бы прискорбный факт погрома произошел в иной общей атмосфере, эта вспышка племенной злобы была бы единодушно осуждена; полиция, отвыкшая от борьбы со стихийно возникающими волнениями, подтянулась бы, выработала бы более быстрые приемы прекращения беспорядков. Виновные понесли бы наказание по суду; потерпевшие, в меру возможного, получили бы возмещение убытков; и эта печальная страница закрылась бы.

Но в отравленной политической атмосфере 1903 г. кишиневский погром был использован врагами русской власти как сильнейшее средство политической борьбы. Бездействие и растерянность местных властей были тотчас же истолкованы как пособничество. Больше того: была выдвинута версия, будто этот погром был сознательно допущен – а затем уже прямо говорили: организован – министром внутренних дел!