Цаца заморская (сборник)

С самого утра жара стоит невыносимая. У бабушки голова обвязана белым ситцевым платком, а на мне – панамка с отворотами. Я ее ненавижу.

– Тебе в голову ударит солнце, – говорит бабушка, – и будет большое несчастье.

– А что будет? – спрашиваю я.

– То и будет, – объясняет бабушка.

И я, представляя, как солнечный луч с острой стрелкой на конце ударится о мою голову, смиренно натягиваю панамку на макушку.

Тетушка шествует впереди под цветастым китайским зонтиком, мы с бабушкой еле за ней поспеваем.

– Лоб закрывай, – говорит бабушка, – вещь не для красоты, а для пользы.

«Наверное, не может быть, чтобы вещь была и красивая, и полезная одновременно», – рассуждаю я по дороге. Белая панамка с отворотами напоминает мне, что я еще не вышла из детсадовского возраста, из-за этой панамки Марка обзывает меня грибком толстопузым. Но на самом деле я уже взрослая и осенью пойду в первый класс.

Марка – приемная дочка тетушки. Ей двенадцать лет, а мне семь лет и восемь месяцев. Она страшная соня, а я встаю рано и слоняюсь по двору. Без нее меня за калитку не пускают.

Во дворе у нас, правда, очень интересно. Посреди двора огромное дерево – грецкий орех. Марка считает, что надо говорить не «грецкий», а «греческий», потому что он привезен из Греции. Она на этой Греции помешалась. Наш бакинский дом построил грек, и Марка врала, что это был ее прадедушка. За вранье ее в школе отлупили, целую неделю с шишкой на лбу ходила. Тогда она прибежала из школы и попросила у моей мамы пятак – к шишке приложить. Шишка от этого не уменьшилась, а пятак Марка не вернула: сказала, нельзя, а то на всю жизнь с шишкой останешься. На следующий день пошли мы с Маркой на бульвар, и она купила эскимо на шишечные деньги. Мне и лизнуть не дала: «Заболеешь, – говорит, – ангиной, а я отвечай, мерси большое». Потом она выпила целых два стакана газировки и говорит: «Никто меня за грека не бил, я об столб головой треснулась».

Невозможно понять, когда Марка врет, а когда говорит правду.

Сколько раз я давала себе слово с ней не водиться – и ничего не получается. Первая подлизываюсь. Наверное, потому, что с Маркой меня отпускают за калитку.

Пока Марка спит, я расхаживаю по двору, подбираю с земли упавшие орехи. Они еще недозрелые, зеленые, и кожица у них горькая-прегорькая. У спелых орехов эта кожица сама отпадает, а с недозрелых ее надо соскребать ногтями. Это целое дело. Потом надо счистить тоненькую, еще не затвердевшую скорлупу и вынуть из середины сморщенное бело-зеленое зернышко. Если бабушки поблизости нет, я кладу его в рот. Зернышко сладковатое и совсем не похоже на спелый орех. Под развесистым деревом стоит миска с просом, около нее толкутся куры. Какую из них хозяин зарежет? Белую или пеструю? И потом мы будем есть суп, и все будут говорить, что это полезно для здоровья. От одной этой мысли делается не по себе.

У нас с Маркой в Баку были свои собственные цыплята, из зоомагазина. Мы их купили на сдачу. Какие они были хорошенькие! Мы устроили им тепленькую постельку на балконе, они сидели в ней нахохлившись и клевали просо. А потом они стали расти и облезать. И как-то тетушка, выйдя на балкон, сказала, что пора делать из них табака.

Я молила о пощаде, но тетушка заявила, что все в природе рождается и умирает, и ушла с балкона в свой кабинет.

– Не надо делать из них табака, – хныкала я у тетушкиной двери.

– Девочка, – сказала тетушка, разглядывая в лупу черненькую точку на булавке. – Жизнь есть существование белковых тел, отмирание живых клеток постепенно ведет к биологической смерти. Мертвую птицу в пищу употреблять нельзя – это отрава. К моему глубокому сожалению, ваши питомцы годятся только в пищу.

Цыплят зарезали в честь выхода тетушкиной статьи о лесных клопах. Цыплята лежали на столе в продолговатых блюдах, обложенные кусочками лука, обсаженные петрушкой и укропом и политые густым белым соусом, от которого попахивало чесноком. Зажаренные тушки – вот что осталось от наших несчастных питомцев. Мы с Маркой смотрели на блюда с явным отвращением. Пытаясь разжалобить друг друга, мы тыкали пальцем в сторону голой куриной шейки.

Тетушка провозгласила тост за тех, кто вырастил к праздничному столу столь несравненную птицу.

– Никакую птицу мы не растили ни к какому столу, – сказала Марка. – Нам жаль бедных животных! – передразнила она тетушку, на что та не обратила никакого внимания.

– Дети! – произнесла она торжественно. – Вас с детства учат превратно толковать природу. Разумное существо – человек – потребляет в пищу неразумных существ, называемых в науке травоядными.

– Мерси за объяснение!

Тетушка и на сей раз пропустила мимо ушей Маркину дерзость. Все знают, что тетушка взяла Марку из детдома. Мама объясняла мне, что тетушка всю жизнь занималась наукой и ей некогда было обзаводиться семьей. А потом, когда она начала стареть, ей стало скучно и она взяла себе дочку.