ЦДЛ

Бакланов подошёл, и они обнялись. Куравлёв покидал кабинет, слыша, как чавкает гильотина. Он шёл по коридору и услышал крик, шум многих шагов, звуки борьбы. Появились люди в чёрных пиджаках. Они держали за руки человека. Тот вырывался, падал на пол, и тогда его волокли. Они поравнялись с Куравлёвым, и он узнал в человеке того обитателя кабинета, с кем встретился неделю назад в коридоре, и тот слегка улыбнулся. Теперь, вырываясь, человек умоляюще посмотрел на Куравлёва:

— Помогите! Умоляю!

Его протащили мимо к кабинету. Дверь в кабинет была раскрыта. Человека вволокли в кабинет, схватили за ноги и пихнули в раскрытое окно. Он исчез, издав в падении слабый крик. Люди в пиджаках вышли из кабинета. Посмотрели на Куравлёва, словно что-то решали. Повернулись и быстро ушли.

Дверь к кабинет оставалась открытой, открытым оставалось окно. Куравлёв стоял перед раскрытой дверью. Только что у него на глазах убили человека. Человек взывал о помощи, умолял Куравлёва, но тот не помог, испугался. Он знал, что настало время убийства людей. Вчера на Садовой он видел, как убили трёх парней, перемолов гусеницами. Сейчас увидел, как убили ещё одного. Впереди будет много убийств, много крови.

Он спустился в лифте, боялся, что люди в пиджаках догонят его. Показал паспорт постовому в синей фуражке и пошёл к Политехническому музею. На Рублёвском шоссе было необычно мало машин. То и дело проносились шальные черные “Волги” с фиолетовыми вспышками. В Барвихе он нашёл дачу Пуго. Ворота были раскрыты. Виднелся деревянный дом с верандой, цветник с астрами. Куравлёв не решался войти, искал кнопку звонка на воротах. С крыльца дома сбежало несколько людей, все в таких же чёрных пиджаках, будто сшитых у одного портного. Один нёс кейс, а другие, обступив его, защищали кейс. Прошли мимо Куравлёва, не взглянув на него. Свернули за угол, где раздался шум отъезжающей машины.

Куравлёв не решался войти в дом. Надеялся встретить Пуго на пороге. Навстречу с белым лицом, с рассыпанными кудряшками, хватая воздух рыбьим ртом, вышел Явлинский.

— Как же можно так прямо! Я же просил!

Он едва не упал с крыльца. Шатаясь, пошёл к воротам, и снова прошумела отъезжающая машина.

Куравлёв поднялся на крыльцо. На веранде стоял букет астр. Висел писанный маслом портрет стареющей женщины. На диване лежал огромный кот с медовым глазами. Куравлёв шагнул в комнату, увидел лежащего на ковре Пуго в белой рубашке, на которой расползалось, ещё булькало пятно крови. Тут же на кровати стонала полная женщина. У ней в голове среди волос кровенела дыра.

Куравлёв опоздал. Он опоздал повсюду. Опоздал родиться, а теперь опаздывает умереть. Наступило время, когда убивают людей. И его непременно убьют, но почему-то ещё не убили.

Он вызвал по телефону “скорую помощь”, слыша стоны умирающей женщины. Садясь в машину, по радио узнал, что Бакланов арестован.

Глава тридцать девятая

Куравлёв гнал по Рублёвке среди крякающих сирен, воспалённых лиловых вспышек. Свернул на другое шоссе, на третье. Гнал вслепую, на юг или на север. Ему казалось, за ним погоня. Его перехватят люди в чёрных пиджаках и убьют каким-нибудь жутким способом. Он спасался от них, удалялся от Москвы, хотел забиться в леса, в болота, в бедную, никому не известную избу, чтобы воющие чёрные “Волги” промчались мимо. Хотелось скрыться от людей, которые убивают. Быть может, уйти в чащу леса, вырыть землянку и жить там, в стороне от троп и дорог, одичать, обрасти бородой.

Так он мчался, одержимый страхом, пока вдруг не вспомнил о жене и детях. Он бросил их в Москве, где убивают. К ним явятся люди в чёрных пиджаках и станут выведывать о нём у милой беззащитной жены, у Стёпушки и Олежки. И когда они будут выведывать, ломая им руки, он притаится в глухой избе, спасаясь от мук.

Это прозрение было ужасно. Страх сделал его низким животным. Он испытывал к себе отвращение. Развернул машину и помчался в Москву.

В Москве был вечер, зажглись фонари. Люди попрятались по домам, только в окнах горели одинаковые оранжевые абажуры. Куравлёв ехал по бульвару мимо Чистых прудов и вдруг увидел Макавина. Тот медленно шёл, переставляя длинные ноги. То ли гулял, то ли брёл, забыв дорогу.

— Макавин! Антон! — позвал Куравлёв, опуская стекло.

Макавин обернулся:

— Витя, ты?

Куравлёв вышел из машины и пошёл рядом с Макавиным.

— Видишь, что творится? Город пуст. Народ как вымер. Все спрятались, как улитки, — сказал Куравлёв.

— Русский народ — предатель. Сначала предал царя. Потом предал Сталина. Предал Хрущёва и Брежнева. Сегодня предал Горбачёва. А завтра предаст Ельцина. Ненавижу русский народ!

— Народ, как тростник. Его буря гнёт.

— Россия подошла к самоубийству. Здесь будет разрушено всё. Народ, что громил церкви и жёг усадьбы, теперь станет громить заводы и университеты, которые сам и построил. Русский народ испытывает сладость самоубийства. Народ — убийца и народ — самоубийца.

— Народ обманули. Его предали. Он беззащитен.