ЦДЛ

Они подошли к машине.

— Позволь, я сяду за руль.

— Разве ты водишь?

— Муж сажал меня за руль. Я ездила по крымским дорогам, в горах.

— Ну, что ж, садись, я буду дирижировать, чтобы нас не прихватил по­стовой.

Куравлёв передал Светлане ключи. Они уселись. Светлана, почти не глядя, сунула ключ в скважину. Машина мягко завелась, и они покатили от ЦДЛ на Садовое и дальше, к площади Маяковского. Она вела машинулегко, без рывков, аккуратно вписываясь в поток, не обгоняя, повинуясь его указаниям.

Они проехали площадь с памятником Маяковскому, покатили к Белорус­скому вокзалу с памятником Горькому, свернули на Бутырский вал к Савё­ловскому вокзалу. Куравлёв чувствовал, что машина послушна ей, повинует­ся, признала своей. Её пальцы крепко сжимали руль, глаза зорко, спокойно смотрели вперёд.

Но когда выкатили на Дмитровское шоссе, с ней что-то случилось. Она рывком толкнула машину. Двигатель взвыл, словно ему сделали больно. Она прибавила скорость. Машину швырнуло вперёд. Понеслась, виляла среди других машин, подрезала их, выскакивала на встречную полосу, чиркала по тротуару. Куравлёва, как лётчика при перегрузках, вжимало в сидение.

Они пролетели на красный свет. Им истошно сигналили. Она не слыша­ла. Машина теряла управление, подскакивала, готова была опрокинуться, готова была взлететь. Понестись над шоссе, оставляя внизу размытые фона­ри, мелькавшие фары, уходя в чёрную высь, из которой Москва казалась ог­ромной золотой водорослью.

— Что ты делаешь? Остановись! — кричал Куравлёв. Она не слышала. Губы её раздвинулись в больной улыбке, так что начинали блестеть зубы. Глаза горели счастливым безумием. Руки лежали на руле, почти не управ­ляя. Казалось, бросила руль, и машина мчится слепо, по своей воле, желая кого-то настигнуть, ударить, разбиться, превратить безумный полёт в момен­тальную вспышку взрыва.

Куравлёву казалось, она испытывает жуткую страсть, стремление к смерти. Желание одолеть земное притяжение и вырваться в другое прост­ранство и время, где нет ничего человеческого, а царят иные стихии. Он сам был таков. Сам искал это гибельное наслаждение, искал безумное мгновение, когда рассекается утлый чехол бытия, и сверкает ослепительная, пусть мгно­венная жизнь, ради которой он родился на свет, мучился, искал. И вот те­перь сумасшедшая прекрасная женщина дарит ему это последнее счастье.

Они вынеслись за Москву, пролетели стеклянную будку ГАИ. Некото­рое время мчались, налетая на встречные слепящие фары. Она сбросила скорость, свернула на боковую дорогу, на какую-то стройку с тёмными не­достроенными корпусами. Остановилась, бросила руль. Сидела, закрыв гла­за, бессильно свесив руки. Продолжала улыбаться какой-то мертвенной улыбкой.

— Слава Богу! Живы! Выходи, я сяду за руль!

Они поменялись местами. Машина слабо стонала, словно в ней порва­лись поджилки.

— Боже, что с тобой было? Ты хотела разбиться?

Она медленно, как во сне, потянулась к нему, придвинулась и поцело­вала в губы, больно, желая причинять боль ему и себе. Стала шарить ладо­нью у него под рубахой:

— Ну, что же ты! Что ты!

Он неумело, торопясь опустил её сиденье, стал раздевать её. Она тяну­ла его к себе. Со стройки, подле которой они находились, выкатил тяжёлый самосвал, осветил их машину. Она лежала ослепительная, серебряная, и по­гасла. Это было похоже на их безумный полёт. Было продолжением смер­тельного стремления к смерти, которое вдруг сверкнуло небывалым счасть­ем. Обрушилось огненным ливнем, затухая, мерцая редкими искрами.

Он отвёз ее домой. Она холодно, скользнув губами, поцеловала его.

— Нет, не надо. Не ходи за мной, — и исчезла. А он остался сидеть, не понимая, где они побывали, в каком поднебесном раю, и вынуждены бы­ли вернуться на холодную предзимнюю землю.

Глава восьмая

Была среда, а значит, день, когда из почтового ящика можно извлечь “Литературную газету”. Её влияние было огромным. Она владела умами ин­теллигенции. На протяжении многих лет готовила “перестройку”. Многиеидеи, провозглашённые открыто Кремлём, теплились, копились в “Литературке”, пока не вырвались на улицы демонстрациями, рок-концертами, па­никой в рядах заскорузлых партийцев.