ЦДЛ

Куравлёв не просто любил газету, но был её автором. Отправлялся в ко­мандировки на великие заводы и стройки. Туда, где в целинных степях без­брежно колосилась пшеница. Плыл по Туркменскому каналу, по бирюзовой воде среди раскалённых барханов. Он просыпался на заре в каком-нибудь туркменском кишлаке. Трясся по камням в повозке, запряжённой низкорос­лой лошадкой. Добирался до районного посёлка и садился на трескучий би­план. Прилетал в областной центр и ближайшим рейсом добирался туда, от­куда самолёты шли на Москву. Прилетал в Домодедово и катил по шоссе среди восхитительных, милых и родных березняков. Пересаживался на эле­ктричку и вечером, загорелый, усталый, безмерно счастливый, обнимал же­ну и детей. Выкладывал на стол золотую дыню и коричневые гранаты, пол­ные рубиновых зёрен. Не ведая отдыха, пока в нём ещё не смолкли моторы самолётов и цоканье по камнях прилежной лошадки, садился за стол в сво­ём кабинете под пристальным надзором обугленного Николы. И писал очерк, огненный, с колёс, страстный и красочный. С утра относил в газету. Не спо­рил, не резонился, когда редактор вносил необходимую правку. Читал гран­ки на жёваной, похожей на оберточную бумаге. И, наконец, держал в руках драгоценную, в шестнадцать полос газету, тихо звенящую тончайшими стра­ницами, среди которых красовался его очерк. Ему казалось, что в напечатан­ном очерке светится каждая буковка.

Куравлёв вынул из почтового ящика газету, принёс в кабинет. Развер­нул широкие полосы, которые, как ему казалось, слабо звенели, словно тон­чайшая фольга. Пролистал первую половину газеты, “первую тетрадку”, где рассказывалось о несомненном преимуществе кооперативов перед колхозами. Освещалась встреча Горбачёва с премьер-министром Швеции. Была напеча­тана статья главного идеолога “перестройки” Александра Яковлева о необ­ходимости вскрыть уродливые явления советского прошлого, смелее исполь­зовать демократический опыт западных стран.

Все это Куравлёв пробежал бегло. Стал просматривать вторую половину газеты, “вторую тетрадку”, как её называли. Здесь печатались материалы о культуре, интервью с ведущими актёрами и писателями, критические статьи на литературные новинки. Он увидел статью, от которой возликовал и кото­рую жадно стал читать. Сначала прочитал имя автора — Наталья Петрова. Обещанная статья, посвящённая “Небесным подворотням”. Это была радость, победа. Потом он прочитал заголовок: “Грязь подворотен и шёпот самоцве­тов”. И подзаголовок. “О книгах Виктора Куравлева и Антона Макавина”.

По мере того, как он читал, его брала оторопь, изумление и никогда до­селе не изведанное страдание. В статье книга Куравлёва была названа сгуст­ком мертвящих, кровавых и бессмысленных сцен. Герои ходульные, безвкус­но придуманные. Идея книги — воспевание бездушного государства, того, от которого сегодня отрешается общество.

Куравлёв чувствовал, как разрастается страдание. Это была вероломная, несправедливая статья, рассчитанная на истребление. Истребление Куравлё­ва было тем беспощадней, что тут же воспевалась книга приятеля, утверж­далось превосходство Макавина. Макавину в этой статье давался разбег, а Куравлёва останавливали, загоняли в тупик.

Он в панике искал объяснение случившемуся. Петрова по-женски мсти­ла ему. Он отверг её любовное приглашение, на глазах у неё выбрал другую женщину. Вспомнился злой взгляд критикессы, когда уходил со Светланой из Пёстрого зала. Но неужели это всему причина? Неужели невольная муж­ская бестактность и мимолётная женская обида побуждают к утончённому вероломству, к жестокому отмщению, истреблению обидчика?

Это поражало, но объясняло появление статьи. Ещё большее страдание причиняло вероломство друга. Макавин во время вчерашней встречи в ЦДЛ уже читал статью, обрадовался ей, не восстал, увидев, что статья истребля­ла товарища. Макавин согласился с этой неблаговидной ролью. Легкомыс­ленно прошёлся по хребту Куравлёва, и от этого было невыносимо.

Он сидел перед раскрытой газетой. С её страниц несло гарью, будто жгли кость.

Зазвонил телефон. Сочный властный голос произнёс:

— Виктор Ильич? Приветствую вас!

Это был Сыроедов, заместитель главного редактора “Литературной газе­ты”. Умный, осторожный, из видных московских партийцев, он, а не глав­ный редактор, вёл повседневно газету. Проводя её по лезвию, допуская иде­ологические вольности, которые не дозволялись другим. Выполняя установки главного редактора, он самостоятельно публиковал статьи, иногда ошеломля­юще смелые. Эти статьи вызывали взрывы среди возбуждённых интеллиген­тов. Давал выход их фронде, направляя в безопасное русло их едкую разру­шительную энергию.

— Виктор Ильич, не могли бы вы зайти ко мне?

Куравлёв подумал, что Сыроедов хочет объясниться по поводу разгром­ной рецензии, помещённой в газете, которая печатала очерки и репортажи Куравлёва.

— Жду через час у себя! — властно, почти приказывая, произнёс Сы­роедов.