ЦДЛ

Трудный бизнес гостеприимства – как бы гость с перегрева не спятил. И от волнения не занемог (ему есть что увидеть и ахнуть), потому и везут поначалу в отель захудалый вездесущей мадам Битини, чья любовь к эмигрантам далеко не бесплатна. И где стены – уж лучше б руины, чем такой антураж. До чего же он напоминает Россию в самом худшем ее исполнении во времена ее первых коммунальных берлог. Это самым первым прибывшим цветы и в отель дорогой, современный или в не менее дорогие квартиры. И костюмы на выбор, и несессер, чтоб ногти не грыз от волнения наш человек (и не то сгрызает), и зонтик, и плащ, если дождь, хотя без единой слезинки погода. И везли в ресторан, а потом в мюзик-холл. Представляю, как ошарашили бедных пришельцев из-под серпа и города Молотова. Но и в такой насыщенности удовольствий, когда ни за что ни про что еще деньги стыдливо суют вместе с чеком на модную в ту пору одежду и пособия просто на жизнь, умудрялись все же несчастные беженцы наши минутку урвать и момент улучить, чтобы еще и на базар смотаться и сбыть как старые вещи свои, так и новые, включая несессер и плащ однобортный, но зато с изнанкой двойной, и купить что-нибудь поценней. Не единым несессером жив человек. Кто-то уже отрыгнул драгоценные. Кто-то истинно по-большому сходил и – о чудо! – такую россыпь увидел, что едва не ослеп. Кто-то просто все браки свои на пальцы надел, чтобы сбыть их с рук поскорее. Хомуты золотые, ни пальцем не двинуть, ни шеей покрутить… Другое дело – венчальный бы обруч, и не на палец, а на талию супруги безмерной, да чтобы пошире, без вазелина чтобы налез. Короче, каждый хотел с новым миром хоть как-нибудь да обручиться. И еще повадились чеки терять. В день по сотне разинь их теряли, на поверку давно отоваренные. И, что же делать, давали по новой. А квартиры, какие квартиры! Но опять же привычка тесниться – куда ж от нее, и теснились, и драли три шкуры за свою тесноту с таких же, как сами. И люстры звенели, трясясь на рынок, ставший уже «толчком», где толпились другие такие же люди, тоже урвавшие минутку-другую из перенасыщенного радушием дня. Это раньше у эмиграции сначала были сказки венского леса, потом римские каникулы и только потом американская трагедия.

Так что ныне везут нас к мадам Битини в ее пансионы публичных домов, где с обшарпанных стен объявления лезут в глаза: «ГОСПОДА, УЧИТЫВАЯ ОПЫТ ПРОШЛЫХ ЛЕТ ЭМИГРАЦИИ, ДОВОДИМ ДО СВЕДЕНИЯ ВАШЕГО СЛЕДУЮЩЕЕ: 1. СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО – ВЫБРАСЫВАТЬ ЧТО-ЛИБО ИЛИ КОГО-ЛИБО ЧЕРЕЗ ОКНО ВО ДВОР. По этим объявлениям можно судить, какие господа сюда прибывают. К тем потертым листам нелишне добавить еще (может, где-то висит и я не заметил): «А ТАКЖЕ ГРАБИТЬ ХРАМЫ, ЗАКРЫВАТЬ ТЕЛЕГЛАЗА В МАГАЗИНАХ (чтоб сподручнее было вещь уволочь). И ПИСАТЬ ДРУГ НА ДРУГА ДОНОСЫ, ВЫ УЖЕ НЕ ТОВАРИЩИ, А ГОСПОДА!» И еще бы немного о правилах хорошего тона (все же Европа – цивилизации колыбель): «НЕ ПЕЙТЕ ИЗ УНИТАЗА, А ЕСЛИ ПЬЕТЕ, ТО, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, НЕ СЁРГАЙТЕ, НЕ ЧАВКАЙТЕ И НЕ СОПИТЕ! И, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ СТАНОВИТЕСЬ НОГАМИ НА СИДЕНЬЕ, А УЖ ЕСЛИ ВСТАЛИ, ТО НЕ МИТИНГУЙТЕ, ВЫ Ж НЕ В РОССИИ!» И так далее. Вполне предвижу и такие воззвания, если их нет, надо было внимательней глянуть. Наверняка были, правда, не таким крупным шрифтом, как это: «ЭТО НЕ БИДЕ!» – над фонтанчиком для питья в туалете. «Кстати, что они этим хотят сказать?» – каждый раз спрашивали меня эмигранты. «А не оставляй товарища в биде! – говорю, тем более что он на него уже уселся. – Здесь полощат рот, а не наоборот».