ЦДЛ

– Да всем человечеством можно попасть, если хорошо прицелиться, – по привычке в стену кричу. И генерал замигал, полагая, что вот я и спятил.

И тогда он заговорил со мной доверительно – на «ты»:

– Я еще могу представить себе – что с тобой будет, когда тебя здесь не будет. Более того, я даже могу поручиться, что ты будешь жить. Но здесь я не могу гарантировать тебе такой роскоши. И что бы такое тебе вставить, чтобы ты полетел?

И я, в свою очередь, тоже доверительно – на «ты», как родного, спрашиваю:

– И что бы такое дать тебе в зубы и что б тебе пошло, как Черчиллю сигара?

Багульник – незримая эмблема Эстонии. Болотный багульник, разлапые корни которого ползут по холмам.

Тоомкирик – домская церковь в Таллине (кстати, самом темном городе на земле, хотя на душу населения электроэнергии приходится больше, чем где бы то в мире), где похоронены великие мореплаватели. Надгробье Крузенштерну, сделанное Кваренги. Гербы древней Эстонии. Рыцарские знамена. И опять имена великих моряков. Где-то рядом море. Всплески речи. Музыка органа. Шпиль собора смахивает на мачту, вздрагивающую под ударами серебристых гудящих валов. Отсюда, с маленьких площадей Вышгорода, так отчетливо зовущее море, даже в моросящую, будто спеленутую погоду. Море, море, где в награду земля… И свобода где-нибудь на дальнем берегу, куда, ей-богу, я и сбегу.

Мыслить в ногу – не мой удел. И потом, если уж поэту быть в штате, то лучше в каком-нибудь Вайоминге. Соединенные Штаты – самое место повкалывать в коллективе. А лучше и там быть на вольных хлебах, где и купюра не орел, не герб, не мистер Вашингтон на зеленке, а эмблема твоей независимости.

Правда, язык у них ну абсолютно не родной. Одно и успокаивает, что настоящую рукопись только положи на стол – пронзит непременно (как же я был наивен! Настоящее там так же страшно, как здесь).

Море, море… Так и тянет кинуться вплавь, потому что не знаешь броду.

Каких только нет городов у нас.

Есть города, которым прощают запах рыбы и мазута. Их улицы узки, но зато в конце их обязательно море.

Есть города у вершин и подошв гор.

Есть города из самих гор. И снег на высоких крышах переливается, как некогда на вершинах.

Есть степные города, огромные, многоэтажные, наполненные гулом заводов. Их улицы широки, и долго нужно идти, чтобы выйти в степь.

Есть города с историей. Они похожи на сейфы, к ним надо подбирать ключи. Города, где неторопливые старики как бы нехотя приоткрывают скрипучие ворота Памяти и ведут вас по выщербленным от пуль улочкам, мимо неприметных постороннему глазу примет и зарубок. Им одним понятных и знакомых.

Города – потрошеные сейфы. С написанной набело историей. Молчат старики. Не хотят ворошить историю. Еще пенсию отнимут.

И рыба многое б сказала, когда б почаще раскрывала рот.

Когда насквозь пронюханный и проверенный – шутка ли, самый край Родины! – приезжаешь во Владивосток, перво-наперво упираешься взглядом в спины тех, что «на Тихом океане свой закончили поход»…

Высокозадые скульптуры партизан обращены к Америке. Потрясая трехлинейными винтовками, опьяненные победой, того и гляди перемахнут они Золотой Рог и перейдут вброд Тихий океан. Едва ли остановимые в своей решительности. «Пьяным море по колено!»

Неподалеку от них замуровано Письмо к Потомкам 2000 года. Вокруг плиты от частого копания всегда разрыхлена земля. По-видимому, цилиндр с письмом откапывают и каждый раз вносят коррективы. За Историей нужен глаз да глаз!

Сразу же в день приезда в «нашенский» город я был приглашен на эту площадь. Здесь должна состояться Манифестация – день поминовения погибших за Родину.

Прибывал народ, стекаясь организованными колоннами с многочисленных сопок Владивостока. С окраин подходили автобусы с одинаково одетой молодежью. Замерев, уже стояли моряки с кораблей Тихоокеанского флота. Где-то уже всхлипывали пионеры, муштруемые престарелыми комсомолками. Суетились толстобедрые вожатые, короткостриженые тети, тоже в красных галстуках и белых рубашках. Они натаскивали детей и потели от крика и ответственности.

Сквозь хрипы переносных репродукторов устроители отдавали команды:

«Положить платок слева!»

«После первого сигнала фанфар упасть левым коленом на заранее положенный платок!»

«Продолжать находиться в таком положении!»

«После троекратного сигнала наклонить головы!»

«Не произносить никаких звуков, как-то: сморканий, всхлипов, а также покашливаний!»

«После торжественной церемонии – прохождения почетного караула стоять, смирно“!»

Как много штатских. И все одно они в шинели. В гоголевской или в обыкновенно одномастной.

Как много штатских. Но все одно они стоят по стойке «смирно». По ранжиру.

Как много штатских. Но как они послушны!

Издали толпа напоминала марши лестницы, идущей далеко и некруто взмывающей вверх. Туда, где засучив рукава руководят доселе никогда еще не руководимым, издревле индивидуальным и запрятанным глубоко от посторонних глаз… Движением Души руководят, как уличным движением.

Манифестация во Владивостоке – День поминовения мертвых и какого повиновения живых!

Если в Москве приказано стричь ногти, в Киеве уже пальцы отрубают.