Цеховик. Книга 12. Восходящая Аврора

— Так ты Добров?

— Нет.

— Врёшь!

— Да.

— Ты меня запутал…

— Да, я и сам запутался, — хмыкаю я.

От неё пахнет… так тонко и сладко… розой и ландышем…

— Ну тогда… есть лишь один способ разобраться, — шепчет Наташка и, прильнув, целует меня в шею. — И этот способ…

Твою дивизию… Ну что ты делаешь… Способ тебе… Знаю я этот способ! У меня мурашки по коже бегут и сердце останавливается, как у зомби. И вообще всё останавливается — и дыхание, и мысли, и пульс соответственно.

Она замирает и я замираю, прислушиваюсь.

— Ты догадался?

Хрен ли тут догадываться, даже если бы не догадался сам, тело уже обо всём догадалось за меня.

— Наташ… — говорю я и, набрав полную грудь воздуха, начинаю поворачиваться к ней лицом.

Это не так-то и просто, учитывая, что лежим мы на узком диване, и я оказываюсь зажатым между ней и спинкой этого самого дивана. Тем не менее, я, разумеется, пытаюсь.

— Что… что ты делаешь? — спрашивает она. — Погоди. Да погоди ты….

Она отлипает от меня и поднимается с дивана. Что я делаю? Это что ты делаешь?

— Давай, правильно. Я думала, ты не догадаешься. Этот способ хорошо известен, нужно поесть борща. Давай, скорее иди к столу. Он уже остыл практически. Ты только посмотри какой красивый. Надеюсь, и вкусный тоже.

Блин, серьёзно? Я едва сдерживаю улыбку и… тоже надеюсь, что борщ вкусный. Подловила ты меня. Фыркаю, чтобы не заржать.

— Что?

— Да, — киваю я. — Всё правильно, нужно борща поесть. Точно. Твой борщ я уже знаю, он целебный.

— Молодец. Садись, я себе тоже принесу. Поедим вдвоём, как в старые добрые времена.

Она действительно уходит на кухню, а я сажусь за стол.

— Решила оставить Маринин сервиз? — удивляюсь я, когда Наташка возвращается с полной тарелкой.

— Ага. Плохо только, что там супницы нет, с тарелкой с кухни не очень удобно идти, чуть не пролила. Ну как, попробовал уже? Сметану-то чего не положил? Вот же она. Хлеб бери. Ну, а чего не оставить, симпатичный сервиз, по-моему.

Она хмыкает.

— Чего? — спрашиваю я.

— Да, как подумала про Марину, вспомнила сразу, что надо бы на тренировку сходить, а то… Кстати, там у вас есть такой дядька крутой, прапорщик какой-то. Он ведёт занятия по драке с ножами. Надо туда записаться. Он очень меня впечатлил своими умениями.

Я беру стеклянную баночку сметаны и аккуратно нажимаю на крышечку из фольги. Она плотнее, чем на бутылках с кефиром и молоком, потому что у сметаны более широкое горлышко. Надо нажать так, чтобы освободить завальцованные края, но не слишком продавить крышечку, иначе она потом не сядет на место…

— Ну-ка, покажи… — Хмурится Наташка, проворно подскакивает ко мне и берёт за руку. — Это в Питере твоём так развлекаются?

— Нет, — качаю я головой. — В Москве…

Она берёт мою руку, подносит к губам и целует рубец от наручников.

— И на второй так? Давай, я поцелую и всё пройдёт.

Я как дурачок протягиваю. Она целует и возвращается за стол.

— Не остыл ещё?

— Нет, в самый раз, — киваю я. — Очень вкусно. Борщ шикарный.

— У нас сегодня инглиш, ты не забыл? — кивает Наташка и заносит в рот ложку. — А правда, ничего получился. Я старалась. О, смотри!

Она, откладывает ложку, расстёгивает блузку на груди и вытягивает маленький алюминиевый крестик на толстой нити.

— Поздравляй.

— Серьёзно? — удивляюсь я. — Поздравляю.

— Я кстати почитала кое-что и да… Это ты здорово придумал… Будешь ещё? Там, правда, отбивные тебя ждут.

— Буду, — киваю я. — Просто обалденный. Я могу сам принести.

— Нет-нет, сиди. Я принесу.

После борща жизнь налаживается. Блин… правда, хорошо становится и начинает клонить в дрёму… Наташка приносит ещё тарелку.

— Кто же такой этот Добров? — вздыхает она, глядя на листок со схемой, лежащий рядом с тарелкой.

— Возможно, вымышленный персонаж, — пожимаю я плечами.

— А ты можешь с ним разговаривать? — мягко спрашивает она.

— Что? — поднося ложку ко рту, я снова фыркаю, отчего разлетаются брызги. — Ой.

— Ну, а что… — пожимает она плечами. — Здорово же с кем-нибудь переброситься парой фраз…

— То есть, ты намекаешь, что от удара по темени, у меня личность раздвоилась?

— Да нет, конечно, — успокаивающим тоном говорит она. — Но такое же бывает…

— Ну-ка, приведи пример.

— Если обратиться к фантастическому произведению Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», то…

— Серьёзно? — усмехаюсь я. — А что, я тебя пугаю, когда, по-твоему, превращаюсь в Доброва-Хайда?

— Нет, — улыбается она. — Ты меня не пугаешь, но вот некоторые твои идеи пугают. Кстати был такой доктор, Эуген Блейлер, швейцарец, он занимался проблемами целостности «Я»…

— Ты ещё Билли Миллигана вспомни.

— А я такого не знаю, — смущается она.

— Ему поставили диагноз «множественное расщепление личности». В нём уживались двадцать четыре человека, представляешь? Менялись по очереди. Например, один улетел из Америки в Англию, а другой проснулся утром в этой самой Англии и ни сном, ни духом, как там оказался.

— Ого… У тебя же не так? Ты же не очнулся в Ленинграде, прикованный наручниками, не зная, как там очутился?

— Нет, — смеюсь я. — У меня такого не было пока.