Цеховик. Книга 8. Запах денег

— Я понимаю, — продолжает Ананьев, — молодой человек, не нюхавший, кстати пороху, рвётся в бой. Юношеский максимализм, желание победить врага и сделать что-то важное для страны. Это похвально. Но куда смотрят партийные руководители города и области?

Ефим начинает ёрзать.

— Хотелось бы понять, они сознательно очерняют партию и армию, либо настолько, простите меня за крепкое слово, глупы, что не понимают что происходит? Они что не знают о той работе, которая ведётся, в том числе, Главным Управлением и профильными отделами партийных комитетов всех уровней? Почему мы должны верить на слово какому-то майору в отставке, когда боевые генералы и адмиралы, кадровые военные, положившие всю жизнь на служение Родине, говорят нам совсем другое. Чушь и ерунда! Мы что, должны, как безмозглые скоморохи плясать под дудку вражеской пропаганды? Тысячи инвалидов! А почему не миллионы?

Старый дурак! Или негодяй!

— Кто-то хочет славы или чего они хотят, я не знаю. Но работа по военно-патриотическому воспитанию у нас идёт полным ходом. Вот, можем справиться у генерала Скобеева, пусть нам расскажет о достигнутых успехах и тогда мы с вами решим, что нам делать. Может быть, стоит немного подправить и уточнить, существующую работу. Но зачем же создавать целую организацию, опираясь на слова студента-первокурсника, отставного майора и бывшего секретаря горкома комсомола? Если он такой умный, почему ещё не генерал, а всего лишь майор? Ты майор на передовой-то бывал или в училище своём отсиделся?

Скачков бледнеет от такого оскорбления. Жалко, что дуэли запрещены, я бы к нему пошёл в секунданты.

— В общем, товарищи, моё мнение такое. Инициатива несвоевременная и попросту вредная. Я бы этих товарищей хорошенько высек. Болезненная фантазия у них.

Все разражаются смехом и начинают аплодировать.

— Ну что же, — говорит председатель совещания, — спасибо, товарищ генерал. Есть ли ещё желающие выступить?

Я смотрю на Гурко. Он сидит с непроницаемым лицом. На меня не смотрит. Ефим тоже. Блин, какого хрена этот Ананьев выполз. Кто его надоумил? Или сам такой сообразительный? За свою структуру забеспокоился? Или в чём ещё дело?

— Разрешите, товарищ генерал-полковник? — говорю я. — Мне бы хотелось сказать кое-что по существу ваших замечаний.

— По существу? — колышется он в смехе. — Ты уже всё, что мог сказал. И существо твоё теперь мы все очень хорошо представляем.

В зале снова раздаются смешки.

— Товарищи! — хмурится Черненко. — Попрошу серьёзнее!

Все вмиг замолкают.

— Генерал Ананьев чётко выразился. Давайте, если нет желающих выступать, будем голосовать.

Он даёт знак ведущему совещание.

— Товарищи, есть ли ещё желающие выступить?

— Ничего, Егор, — шепчет мне Ирина. — Мы хотя бы попытались…

— Есть желающие! — раздаётся негромкий, но всем очень хорошо знакомый голос.

Дверь открывается и появляется деда Лёня.

— Константин… Устинович… э-э-э… можно мне сказать?

21. Линия огня

Черненко поднимается, а за ним и все присутствующие участники совещания встают и начинают аплодировать. Как говорится, раздаются бурные аплодисменты, переходящие в овации.

Леонид Ильич медленно проходит на сцену. Его сопровождают два здоровых охранника. Они помогают ему подняться по ступеням. Он подходит к трибуне, ждёт, когда я освобожу ему место, кивает и тоже начинает аплодировать. Типа вы мне, я — вам. Любопытно, сколько это может длиться.

Наконец, ему это дело, кажется, надоедает и он чуть приподнимает правую руку. Аплодисменты нехотя и не сразу прекращаются, словно люди сюда похлопать пришли, а им вдруг запретили делать то, что они больше всего хотели.

Ильич откашливается, вытирает ладонью губы и оглядывает собравшихся. Как полководец на смотре, он взирает на аппаратных работников, почтительно замерших под портретами вождей мирового пролетариата. Его собственные портреты там тоже имеются.

— Товарищи, — негромко скрежещет генсек.

Верхняя губа выглядит онемевшей, оттого и речь становится такой невнятной, что ли, но на умственные способности это не влияет, проверено.

— Садитесь.

Все усаживаются. Вождь стоит без бумажки, к выступлению, значит, не готовился. Экспромт практически.

— Товарищи… кхе-кх… я стоял там, у двери… и слушал, как жарко и… горячо… выступал генерал Ананьев. Вот что я скажу. Где вы, товарищ Ананьев?

Он говорит медленно и негромко, делая паузу почти после каждого слова. При этом оглядывает присутствующих. Вновь возникает впечатление, будто он рассказывает сказку.

Ананьев поднимается и Брежнев, повернувшись всем корпусом, долго на него смотрит.

— Есть у вас данные по ранениям и инвалидностям бойцов-интернационалистов за истекший год?

Ананьев смущается. Данные-то засекреченные.

— Нету? — смотрит на него генсек. — А у меня есть. Я называть не буду… но… скажу другое. Недостаточно ответственно вы в Главном Политическом Управлении… готовитесь к важному… совещанию.