Цеховики

— Серега устроился на карусель. Смех! — улыбнулся Пашка. — Освободился, но его как особо опасного рецидивиста на работу не берут. Куда податься? Устроился воспитателем в детский сад — народу там не хватает. Через месяц приходит комиссия с проверкой. Видят, он стоит в центре зала, а вокруг понуро, руки за спину, ходят дети. А урка орет: «Иванов, не в ногу шагаешь!» — «Обижаешь, начальник»… Кулиш так детишек развлекает. Идиллия.

Мы прошли немного вперед. К красной карусели с зонтиками. Для взрослых. Она вращалась вовсю, а сверху доносились отборные ругательства:

— Останови, твою ма-ать!

— По-моему, что-то не то, — заключил Пашка. — А, ясно. Вон Кулиш. А вон и Самосвалин.

У будки карусельщика слышалось сопение, пыхтение, тот же мат. Там сцепились трое мужиков. Двое слегка мяли третьего. Похоже, они собирались его бить.

— Ты мне, падла, четвертак не отдал! — орал небритый пузан в кепке.

— Ты, козел, четвертак не отдал, — вторил ему длиннорукий, с челюстью питекантропа парень.

— Я все отдал, — орал волосатый, лет сорока мужчина в тельняшке и с царапиной на лбу.

— Э, кончай базар, фининспектор прибыл! — крикнул Пашка.

— Я тебя, падла! — не обращая на Пашку внимания, заорал «питекантроп» и звезданул «матроса» в ухо.

— У, бли-ин, — взвизгнул тот и царапнул обидчика ногтями по носу.

— У, е… — рыкнул небритый и засветил «матросу» во второе ухо.

Пашка вклинился в кучу малу. Отшвырнул пузана в сторону, а потом и «матроса».

— А ты чо, самый борзый? — крикнул «питекантроп» и занес кулак для удара. Пашка хитрым движением подсек его, опрокинул в лужу, провел мордой по грязи.

— Говори: «Дядя, прости урода», — потребовал Пашка.

— Буль-буль, — забулькал «питекантроп». Пашка отпустил его, предварительно врезав кулаком по хребту так, что только косточки хрустнули.

— Ты чего, Гвоздила, это же мент, — заворчал пузан, успокаиваясь.

— У него на лбу написано? — отплевываясь, заныл «питекантроп».

— Нечего на людей с клешнями бросаться. Впредь умнее будешь, — сказал Пашка. — Валите отсюда. Еще увижу — придется полмесяца двор УВД подметать…

Товарищи заковыляли прочь.

— Останови свою хреновину. Вконец людей замучил, придурок, — для убедительности щелкнув «матроса» по лбу, потребовал Пашка. Насколько я понял, это и был Кулиш.

— А я виноват, что они налетели, когда карусель вертелась? — обиженно воскликнул Кулиш, передвигая рубильник. — Привязался — четвертак я у него зажал. Это Самосвалин у меня десятку заиграл.

— Царапина у тебя на щеке откуда?

— Он, зараза, три дня назад оцарапал.

— Ох, вас только могила исправит…

Карусель остановилась. Клиенты с трудом спускались на твердую землю, с которой, похоже, распрощались уже навсегда. Некоторые держались за животы. Одна дама упала на скамейку и схватилась за сердце. Лучше всех чувствовали себя дети. Они были приятно возбуждены.

— Я на вас жалобу напишу! — воскликнула молодая женщина. Она едва держалась на ногах.

— Эх, сволочь, дать бы тебе в лоб, да сил сейчас нет, — пробурчал бородатый мужчина и поковылял прочь, таща за собой хрупкую девушку, покачивающуюся, как боцман после двух пинт рома.

— Сколько времени они у тебя летали, Серега?

— Немного, — замахал руками Кулиш. — Минут пять.

— Да?

— Или десять.

— Но не больше пятнадцати.

— Нет, не больше…

— Закрывай на цепь свою карусель, пока отдыхающие из твоей морды отбивную не сделали. Пошли, поговорить надо.

— На работе я.

— Я тебе дам — работа. Уже на две смены наработал.

— Ну, пошли. Тут пивнуха неплохая есть. Посидим.

— Договорились.

Пивная «Солнышко» выгодно отличалась от такого типа заведений относительной чистотой, наличием креветок и пивом, разбавленным вполне в меру. Для субботы и «сухого закона» народу было не слишком много. Мы взяли по кружке пива и большую тарелку креветок, устроились за столиком, стоявшим несколько поодаль. У входа в пивную на лавке сидели два милиционера с пиликающими рациями и облизываясь, бросали взоры в сторону наслаждающихся жизнью граждан.

Пашка отхлебнул пива и выжидающе уставился на Кулиша.

— Ну.

— Ты о чем? — заерзал на пластмассовом стуле Кулиш.

— Расскажи чего-нибудь.

— Я ничего не знаю.

— Все ты знаешь. Рассказывай.

— Не знаю, что и рассказывать… — Видно было, что Кулиш прикидывал, как бы ему откупиться от настырного оперативника. — Ну, Санька Глист с Мордарием комиссионку взяли две недели назад.

— Глист — с Чайковского?

— Нет, с Пушкинской.

— Понятно. Что еще?

— Ничего… Я же у вас не на жалованье.

— Не на жалованье, а на крючке. Что одно и то же. Ты мне по гроб жизни обязан.

— Правда, не знаю больше ничего… Павел Николаевич, посадил бы ты Ваньку Самосвалина. Надоел, зараза. Смотри, что творит. Людям не дает с карусели слезть. Про четвертак какой-то долдонит. Чего ему на свободе делать?

— За что посадить?

— Я не знаю. Ты б поискал и посадил. Воздух бы чище стал.

— Узнай за что, так посадим…

— Попробую.

— Ты чего с комбината бытового обслуживания ушел?

— Да тоска там.

— Везде тебе тоска. Ты хоть на одном месте больше года Работал?

— Работал. В мебельном цехе, в зоне.

— Тунеядец ты… Что на комбинате делалось?