Цеховики

Еще одно увлечение торговых работников — фарфор и хрусталь. Страсть к ним пронизывает всю эту среду сверху донизу. У солидного деляги фарфора должно быть много, и он должен быть дорогим, пусть безвкусным. В доме мы насчитали восемнадцать сервизов «Мадонна» — вещь почему-то особо ценимая григоряновскими коллегами. Чуть ли не в каждой комнате были переполненные горка или сервант. В столовой висели сразу две хрустальные люстры.

И, конечно, видеотехника. В середине восьмидесятых мерилом благосостояния, даже большим, чем личный автомобиль, считался фирменный видеомагнитофон. Видеотехника стоила бешеных денег. Какой-нибудь дрянной тайваньский видик тянул на три тысячи рублей (половина «жигуля» или целый «запорожец»), телевизор «Сони» весил уже под пять тысяч. Позже этот электронный хлам обесценится и станет доступен в принципе большинству населения. Тогда же вещи эти воспринимались как роскошь и излишество, позволительные только богатым и беззаботным людям. Видеомагнитофон в доме сигналил — тут живет или спекулянт-хапуга, или загранработник. В доме Григоряна имелось два видеомагнитофона, цветной телевизор «Горизонт» и два японских телевизора. Музыкальный центр «Пионер» тоже не относился к числу дешевых вещей.

— Хорошо живете, — оценил я обстановку после первого, беглого обшаривания дома. — Даже завидно. Научите, как так устроиться.

— Э, все на трудовые деньги, товарищ следователь, — покачал головой Григорян.

— Я понимаю.

— Армянин — человек мира. У меня родственники за рубежом. Дядя во Франции. Присылает всякие мелочи.

— Любит вас, наверное, дядя. Он у вас, видно, Рокфеллер.

— Армянин армянину помогать должен.

— Зов крови.

— Он мне что-то пришлет. Я — ему. Кстати, «волгу» он мне оттуда через «Березку» перевел.

— Конечно. Ты — мне, я — тебе. Он вам — «волгу» со своих миллионов. Вы ему — пару бутылок коньяка «Ахтамар» со своих ста двадцати рублей зарплаты.

— Молодой, не понимаешь, что такое родной племянник для армянина.

Григорян безрадостно взирал, как члены опергруппы передвигают мебель, простукивают стены, ворошат белье.

— Все прочитали? — спросил я, показывая на книжный шкаф, сияющий золотом старинных книг и новейшим дефицитом. Булгаков, Камю, Марсель Пруст, альбомы по искусству. Люблю книги. В те времена я никак не мог достать многое из того, чем был набит резной, красного дерева книжный шкаф в доме старшего продавца.

— Читаю, да. Дети вырастут — читать будут. «Торговать они у тебя будут, — подумал я. — И внуки будут торговать и жульничать. И правнуки».

Часа четыре мы осматривали дом — шкаф за шкафом, полка за полкой. И не нашли ничего интересного.

— Что вы все-таки ищете? — спросил Григорян. — Нет у меня ни оружия, ни наркотиков. Вы же пришли в приличный дом. К солидному человеку. Понапрасну теряете время. Что, вам больше делать нечего?

— Есть чего, — махнул я рукой. — Но копаться в чужом белье — самое интересное занятие.

— Все смеетесь. А зачем?

— Потому что весело, — зло произнес я. Мне все осточертело. Ненавижу обыскивать восьмикомнатные дома, забитые мебелью и вещами. Особенно если не знаешь, что искать.

Когда мы направились к чердаку, Григорян слегка заволновался.

— Э-э, там-то уж вы ничего не найдете.

— Важен не результат, а процесс, — отмахнулся Пашка.

На чердаке были тонны пыли, забившейся в подушки старой тахты, притаившейся в пустых корзинах и коробках, рассыпанной по полу. Я тут же закашлялся, из глаз брызнули слезы. Ненавижу обыскивать пыльные чердаки. Моя застарелая неизлечимая аллергия протестует против такого времяпрепровождения. Но чувство долга толкает меня на чердаки. И его не переспоришь.

За несущей балкой мы нашли несколько целлофановых пакетов. В них были молнии, заклепки и фирменные нашлепки.

— Что это такое, гражданин Григорян? — осведомился я, вернувшись с чердака в сопровождении понятых и раскладывая на столе пакеты.

— Откуда мне знать? — ответил Григорян.

— Если бы я обнаружил это на моем чердаке, то объяснил бы вам. Но нашел я это у вас.

— Не знаю, где вы это нашли. Марина, — крикнул он жене. — Что это такое? Как попало к нам на чердак?

— И я не знаю.

Хорошо иметь верную жену, у которой язык не болтается, как помело.

— Разберемся. Теперь куда? — спросил я.

— На чердаке побывали. Пошли в подвал, — бодро сообщил Пашка.

— Нет, в подвал нельзя! — воскликнул Григорян.

— Вы там что, кобр разводите?

— Туда нельзя. Всем плохо будет.

— Привидения завелись? Никто из тех, кто туда ходид, не возвращался, так? — хмыкнул Пашка.

— Я жить хочу. Там… Там бомба..

— Чего?!

— С войны бомба лежит. Немцы до города не дошли, но сильно бомбили, — затараторил Григорян. — Отец рассказывал — бомба крышу пробила и в подвал ушла. Не взорвалась. Мы ее не трогаем, боимся даже саперов вызывать.

— Полвека там и лежит… Армянские народные сказки, — хмыкнул Пашка и направился к подвалу.

— Стой, — сказал я. — Будем саперов вызывать.

— Да ты что, веришь, что ли?

— А почему бы и нет? Кстати, долго пролежавшие в земле бомбы имеют обыкновение взрываться от легких сотрясений. С годами тротил практически не теряет своей взрывной силы. Нужны саперы.