Цеховики

— Ты чего не ешь? Высококалорийная пища должна потребляться с утра, а ты наедаешься вечером. — Нина разогнулась после очередной асаны, во время которой она напоминала Соловья-разбойника, завязанного Ильей Муромцем в морской узел.

— Ничего. Скоро куплю калориметр. Потом займусь йогой. И вообще есть брошу.

Нина присела за стол, поставив перед собой тарелку с каким-то вегетарианским салатом.

— У нас сегодня вечером гости.

— Кто?

— Нина Меркулова, Катя и Володя.

Это соратники Нины по здоровому образу жизни. Сейчас они носились с идеей создания в городе ассоциации «Здоровье. XXI век». Значит, весь вечер они будут сидеть, пить чай из редких трав и трепаться о системе Порфирия Иванова и об экстрасенсах.

— Думаю, мое общество не обязательно?

— Покажись хотя бы. Они думают, что ты от них прячешься.

— А что? И прячусь. Еще немного — и они кусаться начнут. Слышала, что психиатр говорит по телевизору?

— Темный ты, Терентий. Тундра… Посмотри, на кого похож. Синяки под глазами. Цвет лица нездоровый. Никак я не займусь твоим воспитанием.

— И не надо.

— Какой-то ты в последнее время смурной стал. Что-то не то? — вздохнула Нина. — Мы с тобой почти не видимся. Давай хоть в театр сходим, мы же нигде не бываем.

— У нас в городе дрянной театр.

— Ну, в кино.

— Заходи на работу. Я тебе видик покажу.

— Да я не о том, — махнула рукой Нина.

Из отпуска она вернулась какая-то не такая. Красивая, загорелая, она будто приподнялась над суетой, над необходимостью тянуть от зарплаты до зарплаты, над этой тесной хрущевской квартирой. Я почувствовал, что ей со мной становится тесно. Мне стало грустно, потому что я любил ее… А с другой стороны, чему удивляться, если в одной квартире живут два чокнутых. Один свихнулся на работе и думает только о сроках содержания под стражей, допросах и обысках, а другая — на йоге и медитации.

— Ты сегодня отводишь Сашка в детсад, — сказала она.

— Хорошо. Но ты забираешь его вечером. Я буду занят.

— Где сегодня будешь?

— Где, где… В тюрьме, где же еще…

Следственный изолятор номер один именовался в народе «старой крепостью», что внешне соответствовало действительности. Старая дореволюционная тюрьма действительно напоминала крепость, ее силуэт был изломан башенками и вышками. Здание вполне могло бы попасть в число достопримечательностей города, вог только колючая проволока портила фасад.

Все изоляторы похожи друг на друга. Прежде всего запахом хлорки. И запахом (мне иногда казалось, что я ощущаю именно запах) сломанных судеб, страданий, боли. Скольким с. а. (следственно-арестованным) открывались отсюда леденящие кровь виды — кому на заснеженные колымские просторы, кому прямо на кладбище. Скольким отсюда уже не было возврата. Следственный изолятор — врата в ад, в ГУЛАГ, как это называлось раньше, в систему ИТУ, как она называется сейчас. Здесь, как нигде, испокон веку были сконцентрированы злоба, отчаяние, страх, предательство, насилие. Здесь с давних времен собирался гнилой человеческий материал. Те, кто по глупости шагнул в пропасть или по зову души посвятил себя злу.

До революции на тюрьмах, где не оставалось заключенных по причине отсутствия преступников, вывешивались белые флаги. Над «старой крепостью» в обозримом будущем взовьется белый флаг, если, конечно, тюремная администрация не вывесит его в знак капитуляции перед преступностью. С каждым годом в этих каменных хоромах становится все больше и больше обитателей, и они приобретают все более нечеловеческие, сатанинские черты. В 1987 году Садыков и товарищи, на которых было семь убийств, являлись жутковатой достопримечательностью «крепости». Когда же двадцатый век перевалит за девяностые годы, бандиты, на которых десять-пятнадцать трупов, перестанут кого-то удивлять. Всего через три-четыре года постперестроечная Россия захлебнется кровью и на мертвечине будут пировать мерзкие стервятники и невиданные упыри.

В восемьдесят седьмом случился неожиданный провал — резко снизился поток поступающих в «крепость». Тому было две причины. Первая — начался натиск гуманизма и от следственных работников стали требовать максимально ограничивать меры пресечения в виде заключения под стражу. Вторая — два года жестокой антиалкогольной кампании привели к резкому спаду преступности на почве употребления зеленого змия. Ошалевший от обрушившихся напастей и километровых очередей у винных магазинов народ стал на самом деле пить меньше, а нет пьянки — нет и драки. Нет драки — нет поножовщин и убийств. Впрочем, короткая передышка обещала вскоре закончиться. Народ приспосабливался пить одеколон, нюхать дихлофос, гнать самогон, молодежь постепенно переходила на наркотики и таблетки. В скором времени бурное развитие кооперации послужит запалом к невиданному взрыву организованной преступности.