Цеховики

Я оттащил зека, не желавшего в заключении терять квалификацию, к следователю — молодой и смазливой Смирновой.

— Вы смотрите, чем ваши клиенты занимаются. Он тут в закутке людей грабит.

— Как же вы так, гражданин Голубев? — укоризненно произнесла лейтенант Смирнова, и урка, потупив глаза, скромно зашаркал ножкой.

— Да я ничего…

Да, в изоляторе не зевай. Чего только не бывает…

Я облюбовал себе комнату — два на три метра, с привинченными столом и табуреткой, с телефоном для вызова персонала. Вскоре женщина-выводной (маразм, но мужчин на такую работу не найдешь) привела Льва Георгиевича Перельмана — невысокого толстяка лет сорока пяти с курчавыми редкими волосами и таким шнобелем, которому позавидовал бы любой кавказец. Выражение его лица, да и сами черты не оставляли сомнения, что перед вами классический образец расхитителя социалистической собственности. С такой внешностью работать только заведующим складом. Так оно и было. Перельман являлся завскладом на комбинате бытового обслуживания, через него проходила вся левая продукция, и вместе с главным бухгалтером они являлись основными сообщниками ныне покойного Новоселова.

Казенная пища плохо действовала на нежный желудок завскладом, поэтому Перельман был готов на все, лишь бы по возможности сократить период изоляции от ресторанов и холодильников, набитых колбасами, ликерами, ветчиной, лососями, икрой. Ему очень хотелось оказать содействие следствию. Правда, больше того, что железно подтверждалось показаниями и документами, он признавать не собирался, но по установленным эпизодам отрапортовал все без запинки и с предельной откровенностью. Говорил он торопливо, с одесским акцентом. Время от времени он разражался обличительными речами по поводу дурных нравов, царивших в шайке расхитителей, в которую он имел несчастье попасть против своей воли. Он без устали удивлялся, как он, тертый еврей, согласился иметь дело с дешевыми прохвостами…

— Это был не коллектив, а настоящая волчья берлога, я вам скажу.

— Волки не живут в берлогах.

— Значит, волчья яма.

— И в ямах тоже не живут.

— Ну, тогда не знаю, но это было что-то, где живут те самые несчастные волки. И я, тертый еврей, сунулся на этот волчий выпас.

— Волки не пасутся.

— А я разве говорю, что они пасутся? Они терзают таких, как я… Вообще, Терентий, вы меня все сбиваете. Я знаю, что волки не живут в выпасах и в берлогах. Но я так говорю. Можно сказать, я так шучу. Мне так удобнее.

— Тогда, пожалуйста, пусть будет волчья берлога.

— Деловые люди должны иметь острые зубы, но не должны их показывать. Угрозы, насилие, разные там гранаты и пистолеты — это все сильно несерьезно, уважаемый Терентий. Так не бывает в хороших домах. Вы как считаете?

— Я редко бываю в хороших домах.

— Я тоже, после того как связался с этими субъектами. О, Перельман знавал и лучшие времена. Он работал администратором театра, директором клуба и шеф-поваром ресторана. И вот пал до такого общения.

— Все деньги.

— Они, проклятые. Я начал понимать, что все плохо кончится, когда мои компаньоны начали собачиться между собой. Новоселов и Ричард просто вцепились друг в друга и начали таскать за манишки. Надо было тогда же махнуть ручкой и сказать «до свидания». И действительно, все закончилось весьма печально. Судьба, ее не изменишь, уважаемый Терентий.

— Когда и по поводу чего ругался Григорян с Новоселовым?

— Вроде бы Новоселов нашел клиентов и начал сбывать большую часть продукции за спиной Ричарда. В перспективе, по-моему, он хотел вообще развязаться с ним. Григоряну стало обидно. Все-таки он организовал дело, все устроил, а тут ему говорят — вы в очереди не стояли, вас нет в списках на праздничный заказ. Кому это понравится? Кроме того, горячая кавказская кровь. Пообещал разобраться с Новоселовым.

— И разобрался?

— Не знаю. В принципе если он сделал такое черное дело, то подпилил сук, на котором сидел… Хотя, с другой стороны, убрав Новоселова, он мог с помощью того обкомовского начальника посадить в кресло своего человека.

— Он не мог не подумать о том, что прокуратура начнет копать на комбинате.

— Как он мог предположить, что копать будут настолько глубоко? Кому, спрашивается, в прокуратуре это надо?

— Мне.

— Вы неразумный человек. Таких мало.

— Есть резон в ваших словах.

— Насчет неразумности?

— Насчет мотивов.

Все эти варианты мы неоднократно прокручивали с Пашкой. Но фактов у нас не было. Черт, неужели убийство Новоселова — дело рук Григоряна?

— Вспомните, как они ругались?

— Как ругаются в России. Такими словами, которые я просто не возьмусь повторить. Они не знали, что я их слышу. Григорян кричит: я из тебя чучело набью. Борцов натравлю, Лева тебя выпотрошит… У меня уши в трубочку свернулись, такой неприличный стоял там мат.

— Какие такие борцы? Кто такой ваш тезка Лева?

— Да крутились какие-то безмозглые антрекоты-переростки. Я сам этих борцов ни разу не видел. Слышал, они чуть ли не из Москвы. Кроме них, еще была всякая шпана. Один Нуретдинов чего стоил. Я бы, например, не хотел, чтобы такой субъект просил руки моей дочери.

— У вас же нет дочери.