Целитель #04 - Новый путь

– Па-азвольте, мадам, – куртуазно склонился Зенков, отнимая у Цили Наумовны ее багаж.

– Позвольте, мадемуазель. – Одной рукой я подцепил изящный Инкин чемоданчик, другой потащил свою сумку.

– Мерси! – чопорно откликнулась мадемуазель.

Кто-то празднично выразился:

– Одесса-мама!

– Таки-да!

– Ой, Изя, вечно ты…

– Приехали, приехали!

– Ну, вот и ты догадалась.

– Житие мое…

– А не опоздаем?

– Да не должны вроде…

– Точка – и ша!

В тесном проходе я ощутил чувствительный щипок. С трудом вывернув голову, обнаружил за спиной довольно улыбавшуюся сестричку.

– Домой отправлю, чучело! – пригрозил я ревнивице.

– Не отправишь! – Настя показала мне розовый язычок.

Ворча про разбалованных родственничков, я покинул автобус. Опустил сумку на колесики и покатил к вокзалу. Инна, косясь на одноклассников, взяла меня за руку. Одновременно нести чемодан и вести за собой его владелицу было затруднительно, но приятно.

– Сосну жалко. – Хорошистка беззаботно улыбнулась. – Одного его не взяли. А за что он тебе спасибо говорил?

– Где?

– На автовокзале, я слышала.

– А‑а… Да по математике подтянул, чтобы двойки не было в четверти, – соврал я, а затем сказал правду: – Юрке сейчас не до экскурсий. У него мама выздоровела.

– А она что, болела? – округлила Инна синие глаза-озерки.

– Ноги ее не слушались. Еле ходила, да и то на костылях.

– Да-а?! А сейчас?

– А сейчас с палочкой шкандыбает. Первый раз за год сама в магазин выбралась! И отец у Юрки пить бросил, на работу вроде устроился.

– Вот так… – расстроенно вздохнула девушка. – Кто-то учится, а кто-то мучится… А я‑то думаю, и чего Юрик так сияет? Притворяется, что ли? А он по-настоящему… – Минор незаметно обратился мажором, и Хорошистка прыснула в ладонь: – Я столько мам сразу в жизни не видела! Ну, на вокзале, провожали когда. А твоя – красавица просто!

– Вся в меня! – довольно расплылся я.

Мы поднялись по ступеням и прошли гулким залом ожидания.

– Внимание! – опал раскатом дикторский голос. – Объявляется посадка на скорый поезд «Маяк» Одесса – Ленинград.

– Наш! Наш! – заволновался десятый «А».

На путях толклись составы. Вывозной тепловоз мерно гудел, вытаскивая из отстойника на посадку вереницу чистеньких вагонов. Подвывая моторами, катилась электричка на Котовск. Зеленый ВЛ‑60 грелся в тупичке, уставясь в стенку буферными фонарями.

Больше всего народу толпилось у первого пути, где скучились ларьки с газводой, мороженым, пивом, пирожками и коржиками. Самые сноровистые заняли лавки, а которым не хватило мест, восседали на чемоданах. Но все одинаково вздрагивали, стоило звучно зашелестеть перекидному табло.

– Сейчас поедем! Сейчас поедем! – заплясала Маша от полноты чувств.

Настя подошла и робко приткнулась сбоку. Я обнял ее за плечи, и она тут же прижалась, выказывая сестринскую любовь да искреннее раскаяние.

– Продолжается посадка на скорый поезд «Маяк» Одесса – Ленинград…

Тот же день, позже

Первомайск, улица Тракторная

Томаш Платек сбегал в продуктовый за хлебом и молоком – нравилось ему местное лакомство. Отрезаешь ломоть хлеба, желательно «белого», за двадцать две копейки, легонько смачиваешь молоком и присыпаешь сахаром. Чашку цельного пастеризованного в одну руку, самодельную пироженку – в другую, и лопай на здоровье.

Перехватив авоську у калитки – молоко в трехлитровой банке плюхнуло под капроновую крышку, – нумерарий незаметно проверился. Никого и ничего.

Улица тихая, почти безлюдная, да и благообразную хозяйку, что сдала им флигелек, не каждый день увидишь – старушонка подрабатывала сторожихой на промтоварной базе, бдела сутки через трое.

Томаш поплутал по дорожке, затейливо обложенной кирпичами, выходя к летней кухне в глубине сада. Аглауко встретил его протяжным стоном, и у Платека снова испортилось настроение.

Насупившись, он отнес продукты на свою половину. Занял стул и сложил руки на коленях. Подстрелили Мути две недели назад, и вылечить напарника было нетрудно – два сеанса по часу, и Аглауко запрыгает, как козел. Но Томаш не торопился…

Пулю он удалил, и боль снимал, и не позволял ране воспалиться… Всё! И больше ничего!

Нумерарий страдальчески сморщился. Он сам себя загнал в этическую ловушку, выхода из которой нет. Только вот его мучения никаким анальгином не унять. Вытянув левую руку, «солдат Господа» расставил пальцы, мрачно глядя на кольцо – сам Отец выдал его молодому Томашу в знак принятия обета верности.

Тяжело встав, Платек прошаркал на половину Мути. Тот уминал старый диван с резными полочками на спинке. Ворочался, скручивая простынь в жгут, или валялся, натягивая одеяло до плохо выбритого подбородка – здешними лезвиями Neva можно только строгать.

– Скажи, Мазуччо, только честно, – выдавил Аглауко, зыркая черными угольями глаз, – ты что, не хочешь меня лечить?

– Хочу, – буркнул Платек, отводя взгляд.

– Так какого дьявола… – Мути замер. – Сто-оп. Я по-онял… Ты против того, чтобы ликвидировать Миху!

– Да! – рявкнул Томаш, краснея. – Во мне все восстает против убийства!