Целитель #04 - Новый путь

Марк Аронович мигом отложил газету, а Изя оживился:

– О! Хотите новый анекдот?

– Фу, как пошло, – надула губки моя сестричка. – Стихов хочу!

– Кому чаю? – В дверях показался раскрасневшийся Дюха. Обеими руками он выжимал поднос с жалобно позвякивавшими стаканами в подстаканниках, отливавших старым серебром. Поднос валко пошатывался, грозя пролить «полезный, хорошо утоляющий жажду напиток».

– Куда так много? – всколыхнулась Зиночка. – Десять стаканов!

– Для тебя не жалко! – пылко измолвил Жуков, выставляя поднос на столик. Затем деловито выгреб из карманов малюсенькие упаковочки по два кусочка сахара, укладывая кучкой, и продекламировал: – Пейте чай с сушками, с треском за ушками!

– Пиит! – фыркнула Тимоша с легким, но отчетливым небрежением. – С тебя стих.

– Со всех! – грозно сдвинула бровки Настя. – Ты – первый.

– Дюха, девочки соскучились по лирике, – обрисовал я ситуацию, дзинькая ложечкой в стакане. Жуков с робкой надеждой посмотрел в сторону Зиночки, оцарапался о колючий взгляд и увял.

– А ты – второй! – мило улыбнулась мне сестричка.

– Чучела, – нежно капитулировал я.

– Называется: «Обменялись любезностями!» – хихикнула Тимофеева. Озабоченная складочка, залегшая у нее над переносицей, разгладилась. – Дю-юш…

Андрей мигом ожил, исходя нервным румянцем.

– Щас, щас! – заторопился он. – Я… это… из Маяковского. Только не до конца…

Помолчав, Дюха ломко заскандировал, спускаясь по чеканным «лесенкам»:

– «Дым табачный воздух выел. Комната – глава в крученыховском аде. Вспомни – за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил…»

Теперь настала очередь Зиночки пламенеть ушками. Девушка немного растерянно, немного нервно теребила пояс халата, пряча взгляд под вздрагивавшими ресницами.

Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаянием иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас…

Позванивавший голос Дюхи пульсировал в лад с незримыми токами, что струились по тесному купе, касаясь оголенных душ.

Свидетели нежной приязни затихли, даже Изя молчал, неуверенно приглаживая свои кудри, непокорные, как пружинки. Марк Аронович смотрел на Андрея с задумчивой, немного печальной улыбкой, а Настино горло сушила духота.

– Зачет! – порхнуло из коридора.

Тимоша выпрямилась, взмахивая мокрыми ресницами, и словно отпустила тихое эхо:

– Зачет…

Колени у Дюхи дрогнули, моментом сбрасывая напряг, и он обессиленно рухнул на диван.

«Блаженны влюбленные…»

Чудилось, даже колеса выстукивали в ритме сердца, укачивая вагон. А за окном все те же деревья прятали горизонт за графичным узором ветвей, все та же зябь отливала липкой чернотой да взблескивала лужицами в бороздах.

– Станция Невель! – протяжно объявила проводница. – Стоянка пять минут!

Тот же день, вечером

Ленинград, улица Севастьянова

– Дети, в гостинице ведем себя культурно! – возгласила Циля Наумовна. – И организованно!

«Дети» захихикали, смешливо переглядываясь. Ну, классная, как скажет что-нибудь! Малышами бы еще назвала…

Я улыбнулся своему призрачному отражению в автобусном окне. Соученики плохо держали равновесие между детством и взрослым естеством, изо всех сил понукая неспешное течение жизни. В их возрасте это простительно…

– Мишенька, – Настя прижалась сбоку, обнимая мою руку, – спасибо тебе большое-пребольшое. Все та-ак здорово!

Я внимательно посмотрел в карюю невинность.

Поезд прибыл на Витебский вокзал в семь вечера, и нам подали красно-белый «Икарус», чтобы довезти до гостиницы. Тут-то сестричка и совместила коварство с проворством – опередила Хорошистку, заняв вакантное место со мною рядом, и сидит, довольная…

– Что, выжила Инку? – побрюзжал я для острастки.

– Ну, прости! – заныла Настя, тиская рукав.

– Она тебе так не нравится?

– Та не верю я ей. Притвора твоя Инка!

– Думаешь?

– Ага!

– Чучелко ты мое… – вздохнул я.

– Ага…

Мотор автобуса заурчал мощнее и повлек коробчатый «Икарус» по Загородному проспекту.

– Поехали! – радостно пискнула сестренка.

Водитель выключил свет в салоне, и мое отражение в стекле пропало, не застя больше вечерний Ленинград.

Город на Неве принарядился к «октябрьским» – знобкий ветерок полощет красные флаги и качает растяжки с профилем Ильича. В свете фонарей и витрин снуют ленинградцы, спеша домой или в магазин. Над толпой клубится и тает легчайший парок – чудится, что это вьются людские ожидания.

И ведь они оправдаются, эти простенькие житейские надежды – Романова не зря зовут «хозяином Ленинграда». Одних новоселий сколько – сто миллионов вожделенных метров сдадут за две пятилетки!

Григорий Васильевич крут и не замаран, вот и тужатся вражинки, мажут дерьмом собственного сочинения. Бесятся от изврата мозгов, редиски. Иначе как «Гэ-Вэ» градоначальника не именуют, намекая на известную субстанцию.

А кораблик на шпице Адмиралтейства плывет…

– Миш, приехали! – пихнула меня Настя острым локотком.

В салоне «Икаруса» зажегся свет, но неоновая вывеска «Гостиница «ТУРИСТ» сияла ярче.

«Приехали…»