Целитель. Десятое Блаженство

Порой тонкие губы Христа вздрагивали улыбкой, и тогда Его печальные глаза заволакивала доброта. Она пугала прохожих, чьи заскорузлые, задубевшие души не могли внимать новой заповеди…

– Das ist fantastisch… – выдохнул Эшбах.

Мой голос окреп, перепадая в деловитый тон:

– Мы предлагаем вам купить эксклюзивные права на съемку мини-сериала по роману «Видео Иисуса»…

После меня излагал свою суть Гайдай, излагали Чухрай и Старос. Я переводил – и видел, что решение Эшбах уже принял. В его глазах установилась спокойная внимательность. Но ненадолго – легкий характер взял верх, и Андреас рассмеялся.

– Kameraden! – воскликнул он, запинаясь на непривычном для него обращении. – Kameraden!

Эшбах говорил страстно и взволнованно, уверяя, что согласился сразу же, стоило ему только узнать, кто будет снимать фильм.

А уж если бесподобная Лита Сегаль перевоплотится в Сьюзен Миллер… О-о! Но у него два условия.

Прежде всего, сериал должен быть близок, насколько это возможно, к тексту романа. А во-вторых…

– Я сам хочу участвовать в съемках! – выпалил Андреас, мучительно краснея. – И получить роль Петера Эйзенхардта! Он тоже писатель, и списан с меня!

Мне удалось перевести эту мальчишескую просьбу без тени улыбки. Гайдай, пожилой пацаненок, переглянулся с Чухраем и смешливо прифыркнул:

– А почему бы и нет? – поднявшись, режиссер обошел стол и пожал руку заробевшему Эшбаху. – Знакомьтесь! Олег, надень очки…

Видов встал и приблизился, цепляя круглые «велосипеды».

– Олег Видов! Утвержден на роль Стивена Фокса.

Андреас, лишь начиная верить, что всё «по правде», поцеловал изящную кисть Руты, пожал крепкую Олегову длань, а Рита дебютанта и вовсе доконала, чмокнув в щечку.

Контрольный поцелуй.

Актеры разговорились на тарабарском наречии, мешая русский с немецким, а Гайдай, хмурый и недовольный по своему обыкновению, пришатнулся ко мне.

– Миша, я всё понимаю… э-э… – заговорил он деревянным от смущения языком. – У вас много работы, но… Мне сказали… вы не только английским и немецким владеете, а и на иврите можете… И… я помню прекрасно, как вы мне помогали, какие давали чудесные подсказки! Не могли бы вы… как консультант, как переводчик, как помощник режиссера… А?

– Согласен, Леонид Иович, – расплылся я, и Гайдай отзеркалил мою улыбку.

Вечер того же дня

Берлин, Унтер-ден-Линден

Отелю «Адлон» очень не повезло – в сорок пятом его разбомбили. А сразу после воссоединения Восточного и Западного Берлина отстроили заново. Здание получилось величавым и пышным, в точности таким же, «как при Штирлице», по выражению Филиппа Георгиевича.

Стать на постой здесь обходилось недешево, но платил «Совинтель». Чего ж не побарствовать?

Рита с Наташей ускакали в гостиничный бассейн, а я, развалясь в роскошном кожаном кресле, позвонил Инне.

– Алё? – ответил нежный голос. – Мишенька, это ты?

– Привет, Инночка-картиночка, – улыбнулся я.

– Приве-ет!

– Как ты там? Детишки не одолели?

– Да ну-у! Обе сразу уроки сделали, и утопали во Дворец пионеров. Юлька мелкую записала в свою секцию, в младшую группу. Только ты Лее не говори, что знаешь! Ладно?

– Ла-адно! А мы тут обо всем договорились. Эшбах торжественно обещал накатать сценарий с поправками Гайдая. Так что… Ждите суеты! Где-то восемнадцатого-девятнадцатого марта вылетаете в Израиль.

– Ух, ты-ы…

– Кстати, Леонид Иович и меня туда сманил.

– Правда?! – охнул радиофон, и волна эфира донесла счастливый визг. – Ох, как хорошо-то! – голос Инны зазвучал приглушенно: – Миш… Знаешь, чего я сейчас хочу? Сильно-пресильно? Чтобы у нас было «слияние»!

– Будет, – решительно кивнул я, как будто женщина могла меня видеть.

– Нет-нет, не вместе! А только у нас с тобой…

– Хорошо, Инночка, – губы сами собой изогнулись в улыбке.

– Честно? – выдохнул радик.

– Честно-пречестно!

Связь была хорошей – я расслышал тоненькие всхлипы.

– Всё будет хорошо, Инна. И даже лучше. Вот увидишь.

– Я верю, Миш… Пока!

– Пока.

– Девчонкам привет передай!

– Обязательно!

Смутно улыбаясь, я повертел в пальцах скользкую плашку «ВЭФа». За последние год-два Хорошистка немного изменилась – стал мягче, ласковей, что ли… Куда больше похожей на ту Инну, которую я провожал в девятом классе.

Даже ее отчетливый эгоцентризм как бы размяк, утратил холодную кристаллическую жесткость.

Вероятно, Наташкино зелье имеет не задокументированную функцию – при регулярном и длительном употреблении оно омолаживает не только тело, но и душу. Точнее сказать, эмоциональную матрицу – смывает с нее наслоения и наледь, возвращая в исходное состояние, к «чистому истоку».

«И сказал Он, что это хорошо…»

Щурясь на красные зори, покрывавшие Берлин, я набрал номер Динавицера. Ответила Соня.

– Ой, дядя Миша! Здрасьте!

– Шалом, Софи!

– Хи-хи… А вам маму или папу?

Ответить я не успел – властная Алина рука завладела радиофоном.

– Ой, Миша! Привет!

– Шалом, Алечка! – сказал я, посмеиваясь.

– Ой, этот Изя… Вечно со своим «шаломом»! А Соня такая повторюшка… Тебе Изю? Изя!

«Аля не меняется! – умилился я. – Всех ставит на пути истинные!»

– Чё там? – донесся недовольный голос Динавицера.

– Тебя! Мишенька звонит.