Целительница: другая (СИ)

— Номер 2046 на двадцатом этаже. Я подожду тебя здесь. И на всякий случай скажу, что второго ключа у меня нет. Не переживай. Оставь все там, после у тебя будет возможность переодеться.

Пятницкая смущенно взяла ключ и пошла к лифтам. Ей было настолько непривычно заметить в себе смущение, и вообще ощущать чувства, что сама способность всё еще испытывать их, ошарашил её больше, чем действия Смолина.

Она медленно зашла в номер. Рука её скользила по стене, коснулась края комода, после кресла и замерла на шторе. Дождь прекратился. Пятницкая же заплакала.

Они никогда не были с Виктором в этом отеле, но это враз оживило все картины её прошлой счастливой жизни. Не было ли проблем? Конечно, были! Но рядом был и тот, с кем хотелось их решать, а не вязнуть в обидах и злости, тот с кем иногда можно было ничего не решать, а забыться в объятиях, веря, что всё будет хорошо. Его больше не было. Только солнце показалось из-за туч, оживляя реку красно-золотыми искрами, показывая ей, что и после сумрака, можно снова начать светить и дарить людям своё тепло.

Пятницкая утёрла слезы. Посмотрела на часы на стене. Было 17:40. Впервые за год время обрело для нее своё значение. Так что у Виктории оставалось двадцать минут, чтоб оживить свою внутреннюю женщину или хотя бы сделать вид, что она есть, надев красивый наряд и освежив лицо легким макияжем.

Виктория спустилась в лобби и снова села напротив Алексея. Тот смотрел на нее как в первый раз, разглядывая с ног до головы.

— Красивая, — тихо и задумчиво произнес он, как напоминая это себе же. — Я начинаю привыкать к тому, что ты блондинка. И у тебя короткие волосы.

Раньше бы Вика точно поправила его, напомнив, что это седина, но сейчас она залпом допила вино и сказала:

— Нам, кажется, пора смотреть на вечернюю Москву и заказать ещё вина.

— Права! Идем.

***

Москва залилась разноцветными огнями. Бокалы наполнились гранатовым вином. В тарелке Виктории заветривалось нетронутое чёрное ризотто, не прельщая ее даже щупальцами осьминога.

— Ты не ешь?

— Жду вместо аперитива твою историю об одиночестве в неродной Москве.

— Неблагодарная, какой аперитив? Это третий бокал вина.

— Ешь, доченька, третий пирожок, я не считаю. И все же я жду обещанных подробностей.

— С сентября прошлого года я живу в Лозанне. Возглавляю швейцарское отделение нашего банка.

— Говоря проще, тебя сослали на пенсию?

— Не нужно драматизировать. Я все-таки там не только раклет кушаю.

— Я даже не знаю, что такое раклет, и это даёт мне понимание, что ты там явно не грустишь.

— Я там один.

— А где Лена и сын?

— Они остались здесь.

— Тогда почему здесь ты один?

— Мы больше не живём вместе.

— Давно?

— Со времён моего отъезда.

— Я понимаю, почему тебя сослали. Из тебя же информацию клещами тащить приходится. Это вроде я год провела, как отшельница, и это я должна была разучиться говорить сложносочиненными предложениями?

— Семья распалась, к чему подробные объяснения? Они сейчас отдыхают в Эмиратах. Я остановился в отеле. Квартиру им оставил. Завтра вечером лечу обратно в Швейцарию.

— Тебе нужно мое сочувствие? — неопределенно спросила Вика.

— Мне нужно, чтоб ты поехала со мной в Лозанну на пару дней.

— Зачем?

— Откормлю тебя. Отощала.

— Я и здесь поем, — пробубнила Вика и начала рыться вилкой в тарелке, не понимая тон Смолина и истинных причин такого предложения.

— Две реки разлились по тёмным дорогам. Река белых огней, дающих надежду, и красных — останавливающих движение. Выбор. Выбор… — с серьезным видом протяжно выдал Смолин.

— Вот дурак! — не выдержав, засмеялась Вика, прикрывая набитый рот рукой.

— Я про пробку за окном. Арбат встал.

— Ага.

— Ну, ладно, ладно. Я готов на всё, чтоб ты снова улыбалась.

— Зачем?

— Твоя милая полуулыбка раздражает. Она ненастоящая.

— Зачем? — настойчиво повторила Вика, ей захотелось уйти. Он это заметил, но вида не подал.

— Ты на грани. Тебе плохо.

— Ошибаешься. Я давно за гранью. Это тебе плохо, не мне.

— Я переживаю за тебя.

— Почему?

— Хочу, чтоб ты жила долго и счастливо.

— О, ты боишься, что я что-то сделаю с собой?

— Да.

— Нет повода для переживаний. Моя смерть слишком бессмысленна.

Алексей недоуменно посмотрел на Вику.

— Прошло два с половиной года. Если бы я стремилась умереть, меня бы уже не было.

— И все же, полетели со мной. В Лозанне сейчас солнце, деревья цветут. Развеешься. И мне будет приятно.

— Насколько приятно, Лёш?

— Я твой друг, Вик. Я тот, кому ты жизнь спасла. У меня есть право заботиться о тебе, не отвечая на дурацкие вопросы. Ты будешь ещё есть?

— Нет.

— Пойдем в номер.

— Очень по-дружески, — саркастически сказала Пятницкая. Волна возмущения ударила ей от низа живота в горло и сковала лёгкие.

— Хочу, чтоб ты расслабилась.

— Оригинальный заход, — наконец выдохнула Вика, осознавая, что это не возмущение, а страх. Оказалось, что в собственных недрах, она все ещё хранила теплые чувства к Смолину. Как же она могла так предать Виктора?! Как?! Как!

— Наденешь свои треники, налью тебе в чашку вина, залезешь с ногами на диван, обнимаешь подушку. Ты же так любишь?

— В большой бокал… — тихо поправила его Пятницкая.