Целое лето

Уже потом, после многих событий, столкнувшись с Севой — полковником ФСБ Всеволодом Владимировичем Лосевым — лицом к лицу, я поразился, насколько хорошо он выглядит в сравнении со мной, а особенно — со Стёпкой. Ну я-то ладно, последний раз в меня подсаживали десантника, когда мне ещё не было тридцати, и никакого омолаживающего действия это тогда не имело. Но эти двое выглядели на сорок — оба; однако Стёпка был буквально измождён, как будто долго и упорно пил или болел (хотя и не пил, и не болел — в физиологическом смысле), — Севка же просто излучал здоровье и благополучие на грани с самодовольством; в рекламе дорогих машин такого снимать… Был он красавец, невысокий атлет и щёголь, и руку на перевязи носил, как орден. Но увиделись мы с ним, повторюсь, несколько позже — хотя до того шансов сойтись лоб в лоб было множество. Когда мне прислали на него ориентировку, то там он значился семьдесят четвёртого года рождения. А день оставил тот же: двадцать девятое февраля. Хотя, заметьте, високосными не были ни пятьдесят четвёртый, ни семьдесят четвёртый — просто сначала в ЗАГСе девочка ошиблась, а потом он эту ошибку сохранил как память.

Этакая перевёрнутая надпечатка. Эстет…

«Полковник был рождён эстетом. Да, жаль его, сражён кастетом, он спит в земле сырой…»

Чудо, что так не произошло.

Так вот, сейчас мне кажется, что Севка выглядел так хорошо потому, что совесть его была чиста, аки слеза младенца. И не потому, что он ею не пользовался — а потому, что был одним из двоих землян, которые побывали у других звёзд. И подсознательно в нём это сидело: что-де мы, человечество, должны любой ценой стремиться к звёздам, попирая (а то и выжигая) все тернии на своём пути… Как-то так.

Машину его я видел в городе в те дни несколько раз — серебристый «Додж». Но стёкла были слегка затонированы, и водителя я не узнал. Да и без тонировки не узнал бы…

Я как раз вышел от Стёпки, весь обессилевший, и стоял на тротуаре, размышляя, не отменить ли поездку с племянниками за город на раскопки какого-то там кабеля, а вместо этого, сославшись на необходимость адаптации, завалиться на койку с тремя-пятью бутылочками пива, и предать размышлениям — благо, пища для них появилась… И тут как раз мимо меня проехал этот «Додж». Просто проехал, и всё. Но я подумал, что пиво пивом, а обещания выполнять надо — хотя бы самые первые из них. Потом можно будет искать отговорки…

Я пересёк улицу, вошёл в свой бывший двор, посидел немного за рулём, не заводя мотор (хотелось даже включить дворники, чтобы как-то прояснить, что у нас там впереди) — и наконец поехал к школе, там нашёл место, где приткнуться у универмага, и стал ждать Женьку.

Вот здесь всё и начиналось тогда, в шестьдесят восьмом…

Двухэтажный универмаг-стекляшка, построенный где-то в семидесятых, занимал место, где раньше тоже был универмаг, только сильно меньший, гастроном, булочная, почта, сберкасса, отделение милиции и столовая — небольшой такой квартальчик чуть в стороне от официального центра. Почту и милицию пришельцы захватили тогда мгновенно, а гастрономом почему-то пренебрегли…

Вот тут, в десяти метрах от того места, где я приткнул машину, на крыльце тогдашнего универмага сидел Федя Киселёв, он же Угол три, командир передового отряда вторжения. А я смотрел на него вон из того окна своего класса и видел, как он подсаживает десантуру в важных для успеха десанта людей: начальника почты, телеграфиста, начальника милиции — и долго не мог понять, что такое происходит…

Потом, перед эвакуаций, Угол остался на Земле — как бы в резидентуре. Но я думаю, он просто побоялся возвращаться обратно после такого провала — его могли по горячке сразу засадить в распылитель. Потом он благополучно попал в плен, стал сотрудничать и даже как будто сильно подружился с Благоволиным…

А теперь они, получается, сбежали от своих — уже от здешних своих — и где-то скрываются вдвоём.

Благово, насколько мне известно, однажды — лет восемь-десять назад — надолго исчез, сымитировав свою смерть, но потом вернулся. Почему, для чего (и сбегал, и возвращался) — не имею ни малейшего представления. Комитет продержал его с полгода в каких-то «подземельях ужаса», потом как ни в чём не бывало допустил к работе. И вот — новый побег…

«Что он хотел этим сказать?»