Целую ручки

Воронины жили в собственном доме, среди таких же частных владений городской знати. В народе это место называли дворянским гнездом. К моменту женитьбы Игнат был небедным человеком, но даже его поразило богатство свекров. У Клавдии Ивановны под половицей в спальне имелся тайник: две трехлитровые банки, набитые золотыми украшениями, сберкнижки на предъявителя и стопки купюр, завернутые в наждачную бумагу — от мышей. «Сейф» мужу показала Юля. Она смеялась: «Тебе досталась богатая женушка. Только нам ведь ничего не нужно, правда? Дороже любви ничего на свете нет». Игнат с готовностью согласился. Интерьер дома соответствовал вкусам Ворониных: стены и полы в коврах, без ковров только потолок. Серванты забиты хрусталем, шкафы ломятся от дорогой одежды. Под домом находился огромный подвал. Когда Игнат туда впервые спустился, обомлел. Подвал был забит продуктами в промышленных количествах. Бочки с квашеной капустой, солеными огурцами и помидорами, с грибами. Мешки с крупами, мукой, макаронами. Ящики с мясными и рыбными консервами, сливочным маслом, халвой. Стопки коробок конфет, батареи бутылок вина, водки, пива. С потолка свисают гроздья сырокопченых колбас и окороков. «Как на подводной лодке», — только и мог сказать Игнат. Четыре человека физически не могли все это съесть, поэтому испортившиеся продукты шли на помойку — в углу участка была яма, куда сваливали гнилье и присыпали землей. Если в Москве допущенная к спецраспределителям номенклатура платила за дефицитные продукты копейки, то провинциальные бонзы все получали даром. Раз в неделю к дому Ворониных подъезжали маленькие грузовички: с молокозавода привозили сметану в баллонах, ящик молока и кефира, с мясокомбината — колбасы и парную вырезку, с хлебозавода — торты и так далее. Клавдия Ивановна не тащила с работы «усохшее» и «утрясенное» — оно сбывалось через магазины, чистая прибыль текла в наличности.

Хотя так жили все в «дворянском гнезде», Игнат относился настороженно к безудержному воровству. Не по моральным соображениям: мол, простой народ в магазинах давится за селедкой, а тут осетрину на помойку выбрасывают. Игнат опасался, что этот коммунизм плохо кончится, стоит верхушке зашататься, и полетит вся пирамида, приземлившись за колючей проволокой. Но до перестройки оставалось еще более десяти лет. Родители Юли относились к Игнату как к любимому, но приблудному сыну. Удовлетворение прихотей зятя не исключало пристального к нему внимания, каждые его шаг, жест, слово анализировались с точки зрения благонадежности и трепетного отношения к жене. Папа с мамой лелеяли Юленьку, и супруг был обязан подхватить эстафету. Юля купалась в любви, и ей очень нравилось быть взрослой — замужней женщиной с обручальным кольцом на пальце.

Игнат окончил институт и два года, как за него ни хлопотал Юлий Петрович, не мог попасть в аспирантуру. Своего ученого совета по защите диссертаций в области не было, а целевых мест в московскую аспирантуру выделялось одно-два в год. «Может ли сын генерала стать маршалом? — сокрушался Юлий Петрович. — Не может. Потому что у маршала есть свои дети». Чтобы не загремел в армию, Игната устроили освобожденным секретарем комсомольской организации машиностроительного завода. В определенном смысле Игнат повторял карьерный путь Юлия Петровича, которому льстила подобная преемственность. На третий год свекор, наконец, вырвал для Игната место в целевой аспирантуре. «Целевая» — означала подготовку местных кадров. Но в планы Игната, о которых он до поры до времени не заикался, не входило возвращение в родной город под крылышко к властным родителям жены. Молодая семья переехала к Москву. За хлопотами с устройством Игната как-то забыли про Юлю. Думали, она легко переведется в столичный вуз. Не получилось, документы у нее не приняли. Год Юля проболталась, тоскуя в съемной однокомнатной квартире. Из окружающих областей народ ехал за продуктами к столицу, а у Юли с мужем была обратная ситуация — поездами, с проводниками, им отправляли ящики со снедью. Вначале на вокзал ездил Игнат, но однажды не смог отпроситься с занятий, и за посылкой отправилась Юля. Потом это стало ее обязанностью, ведь не училась и не работала — свободного времени навалом. Юля волокла тяжеленные коробки до такси, потом тащила на пятый этаж, в доме не было лифта. Вечером папа или мама спрашивали: «Получил Игнат посылку?» «Получил», — отвечала Юля. Ей было неловко признаться, что уже давно на вокзал он не ездит.

Через год Игнат уговорил Юлю поступить в музыкальное училище. Юля унаследовала от родителей их таланты в усеченном варианте: голос у нее был хуже, чем у мамы, слух — слабее, чем у папы. Маленькие пальчики Юли были очаровательны, но совершенно не годились для пианиста-исполнителя. Родители выбор одобрили: как же, звучит почетно — московское музыкальное училище. На самом деле это был народный университет самодеятельных талантов, куда принимали всех подряд. Но маме с папой, решил Игнат, знать детали не обязательно.