Целую тебя, мой Пьер

Ланскому было известно, что даже за малейший заказ из-за границы государь уплачивал в городскую казну положенную пошлину. А Геккерн, пройдоха, постоянно получал значительные партии вещей якобы для личного пользования: и вино, и ткани, и картины… Вся его квартира, по слухам, была наполнена какими-то красивыми безделицами, которые он успешно продавал или менял, естественно, не платя в городскую казну ни копейки. Почему царь терпел голландского посланника, который беззастенчиво занимался торговлишкой, пользуясь своим привелегированным положением дипломата, было непонятно. Ланской подозревал, что Николай только и ждал случая выслать дипломата-спекулянта под благовидным предлогом. Однако пока таковой не находился, уж больно осторожным был барон.

Его размышления прервал звон брошенной ложки. Пётр вздрогнул и с волнением увидел, как разгневанный император медленно поднимается из-за стола во всю вышину своего большого роста.

– Извольте уплатить положенный налог, сударыня! – сдавленным голосом проговорил Николай Павлович, – и благодарите Бога, что здесь дети, а то бы я вам высказал всё, что говорю своим провинившимся подчинённым!

Он раздражённо бросил салфетку и, кинув сердитый взгляд на замеревшую с открытым ртом фрейлину, быстро вышел из комнаты. Ланской вскочил следом, на ходу извинившись перед императрицей. Но той было не до этикета – ужас, напавший на неё, лишил её, похоже, и зрения, и слуха.

Дверь в кабинет императора захлопнулась с такой силой, что Петру не надо было думать – заходить вслед или нет. Он с облегчением прошёл в свою дежурную комнату и занялся разборкой документов. Однако в душе его свербило будущее объяснение с государем по поводу анонимок, которые писали неразумные офицеры. Усилием воли Пётр отогнал от себя мрачные мысли о том, что будет, если Николаю не понравится его ответ…

Когда-то давно Николай похвалил Ланского за честность и прямоту, не взирающую на чины. Пётр не считал свои качества чем-то особенным, его так воспитали. Но всё же похвала Николая стала для него залогом приятной службы флигель-адъютантом, где не надо вступать в сделки с совестью.

Ещё при его службе в Кавалергардском полку произошёл случай, который приблизил его к императору.

Царь любил входить во все подробности полковой жизни и при распределении освободившейся вакансии адъютанта решил походатайствовать за одного из своих любимцев.

– Пётр Петрович, у тебя, говорят, очищается адъютантская вакансия?

– Так точно, ваше величество, – ответил Ланской.

– Я слышал, что ты избираешь Черткова?

– Ваше величество! Должен ли я считать этот вопрос изъявлением вашего желания? – почтительно спросил Пётр.

– Это почему же? – удивился царь.

– Потому что одно ваше слово для каждого из нас становится законом, и только в силу его я имею право обидеть другого офицера, которого собрался назначить на эту должность.

Царь помедлил с ответом несколько секунд.

– Нет, Ланской, всегда поступай по совести. Я люблю, чтобы мне так служили…

Просьба Николая – поступать по совести – вселяла уверенность, что ему удастся сегодня избежать императорского гнева…

Однако через короткое время, глядя на искажённое лицо Николая, когда тот его вызвал и потребовал объяснения по делу анонимок, он понял, что был слишком самонадеян.

– Что? Вы отказываетесь отвечать?!

После окрика Николая, сопровождавшегося яростным взглядом, у Петра в груди что-то оборвалось. Будто он долго решался прыгнуть в пропасть и всё-таки прыгнул. Была ещё надежда, что он разобьётся сразу и не будет долго мучиться, но и эта надежда не оправдалась – придётся и мучиться.

– Я не понял, господин флигель-адъютант, вы отказываетесь назвать мне фамилии офицеров, виновных в сей гнусной выходке? – с плохо сдерживаемой яростью спросил Николай.

Второй приступ гнева за утро изменили внешность царя до неузнаваемости – глаза будто налились кровью, так что, когда он приблизил своё лицо, Пётр даже испугался, что Николая хватит удар. И ради него, а не из страха, он постарался ответить как можно спокойнее и миролюбивее.

– Так точно, ваше величество, отказываюсь. Я взял с них слово прекратить сию деятельность, и они мне это пообещали.

– Да вы понимаете, Ланской, что я могу сделать с вами за непослушание? – вдруг совсем тихо спросил Николай, подходя поближе.

И от этого зловещего шёпота побежали неприятные мурашки. Никогда и никого Пётр не боялся, кроме отца. Царя уважал и почитал. Но выше почитания и отца, и государя Ланской ставил свою совесть. А она упрямо сомкнула его губы, властно напоминая, что за совесть да за честь – хоть голову снесть.

– Понимаю, ваше величество, – спокойно ответил Ланской, вытянувшись по стойке "смирно".

Николай некрасиво скривил губы, досадливо и тяжело стукнул по столу.

– Убирайтесь с глаз моих… Сегодня можете идти домой. Только не рассчитывайте, Ланской, что я оставлю без последствий ваше непослушание. Я подумаю, что с вами делать, ожидайте приказа. Кругом, марш!

Глава седьмая