Целую, твой Франкенштейн. История одной любви

В золотом медальоне находился сделанный пером набросок прелестной девушки. Несомненно, она мертва. Так вот что породило в его мозгу больные фантазии?

Мое внимание привлекла очередная запись в дневнике:

Я видел, как червям достается все, что некогда радовало глаз и ум. Я тщательно изучал всю последовательность перехода от жизни к смерти и от смерти к жизни.

Бедняга! Жизнь действительно переходит в смерть, и обратной дороги – от смерти к жизни – не существует. У меня была жена. Но ее больше нет. Я квакер и молча несу бремя своего горя[69]. Моя благоверная уже не вернется. А если бы и вернулась – жуткий призрак в погребальном одеянии, – где была бы ее душа? Душа не придет в разрушенный дом.

В Библии сказано, что Господь воскресил Лазаря. Верю, однако с тех пор мир не видел подобного чуда. Несчастный! Вообразил, что холодные члены могут снова наполниться теплом! Что он пишет дальше?

Новый вид благословит меня как своего творца и подателя жизни! Множество счастливых и совершенных существ будут обязаны мне своим появлением. Ни один отец не вправе требовать признательности от ребенка настолько, сколь буду заслуживать я. Эти рассуждения навели меня на мысль: если я смог оживить мертвую материю, то, вероятно, со временем сумею восстановить жизнь и в теле, которое смерть уже предала разрушению.

Я отложил дневник в сторону. Неужели рассудок Виктора Франкенштейна помрачился от горя? Думая, что ищет источник жизни, на самом деле бедняга жаждет приблизить собственную кончину. Лишь после смерти соединимся мы с теми, кого потеряли. Сам я не ищу смерти, но и не боюсь того, что принесет мне покой.

Здесь, в «Бедламе», больные день за днем вынуждены влачить существование взаперти, и большинство лишь глубже погружаются во мрак безумия от горя. Для женщин это часто потеря ребенка. Одна наша пациентка носит повсюду тряпичную куклу и напевает ей. Другая хватает за руки оказавшихся рядом посетителей и пристает с вечным вопросом: «Вы не видали мою Люси?»

Решив налить себе еще вина, я отправился в смежную комнату к буфету. Луна висела низко, и в ее ярком свете внутренний двор лечебницы мерцал зыбким серебряным морем. Все мы одинокие путники, и тот, кто повстречает друга, лишь сильнее вкусит горечь потери.

Я вернулся в кабинет. Виктор Франкенштейн проснулся и сидел с мрачным видом, отодвинувшись подальше от огня. Его худощавое бледное тело утонуло в темноте, пламя освещало лишь красиво вылепленную голову с черными, без намека на седину волосами. Зрелище получилось очень символичное – словно голова существовала без тела.

– Ну что же, рассказывайте, сэр, слушаю вас, – ободряюще кивнул я, протягивая своему гостю бокал с вином.

– В том-то и трудность, – ответил он. – Знать бы, кто я: автор или персонаж рассказа?

Жизнь кажется обычной,

когда ты просто проживаешь ее.

Когда ты рассказываешь о ней,

ты превращаешься в незнакомца

в незнакомой стране.

Реальность еще не здесь

Порой я смотрю на Виктора, и его лицо начинает расплываться. Догадываюсь, что дело в моих глазах – ведь человеческие лица обычно не расплываются. Но в такие моменты мне кажется, будто Виктор исчезает. Наверное, я слишком буквально воспринимаю его слова о бестелесном существовании.

– Помнишь, я начал тебе рассказывать о голове еще в баре в Аризоне?

– Да, – киваю я, подсознательно отмечая, что синяя рубашка Виктора подчеркивает цвет его глаз.

Возникает странное ощущение, что я в ловушке. Откуда оно?

– Обожаю твои большие руки, – нежно говорит Виктор, целуя мои пальцы. – Если бы я мог выбрать другое тело, то, наверное, превратился бы в крохотную копию себя и стоял бы у тебя на ладони, словно игрушка.

– Я могу быть Кинг-Конгом, а ты тогда станешь Фэй Рэй[70].

– Обреченная любовь. Программа, которую нужно переписать.

– Любовь – это тебе не нолики и единицы! – возмущаюсь я.

– Именно нолики и единицы! Мы – единица. Окружающий мир – ноль, ничто. Я одинок. Ты ничто. Одна любовь. Бесконечность нулей.

– Пожалуй, мне больше нравится вариант с гориллой, – усмехаюсь я.

– Тогда поднеси меня к уху, и я шепну тебе: «Скорее! Пока нас не обнаружили, и тебя не убили!» – шутит он.

Я крепко обнимаю Виктора. Как бы он ни мечтал изменить себя, его тело – это то, что я знаю.