Цемах Атлас (ешива). Том первый

— Знатоки утверждают, что человек не обладает свободой воли? Именно в этом вы, виленчанин, можете видеть разницу между мусарником, у которого есть Тора, и философом, у которого Торы нет. Мусарник честно говорит себе, что если он не способен преодолеть соблазн творить зло, то изъян в нем самом. В отличие от него, философ, у которого Торы нет, выводит правило из частного случая. Раз он не может справиться с собой, то и никто не может. Тем не менее и эти знатоки тоже признают, что со свободой выбора не все так однозначно. Если человек может подняться на новую ступень, он должен хотя бы частично быть способным управлять самим собой силой своего разума, отличающего правду от лжи; или же своим чувством милосердия, отличающим добро от зла; или же своим эстетическим чувством, отличающим красивое от уродливого. Однако все это абсолютная ложь! — кипятился Цемах с гневом больного, слышащего, как его соседи поют и пляшут на противоположной стороне улицы, в то время как он лежит и страдает. — Как может чувство прекрасного уберечь от нечестивости, если с тех пор, как стоит мир, были нечестивцы, преклонявшиеся перед красотой? Чувство милосердия тоже проваливается без Торы под землю или же тает, как воск на огне, если якобы милосердный человек не получает того, что хочет. А что касается системы, опирающейся на разум, то это и есть самый большой обман. Разум — это маленькая закоптившаяся лампадка, и, когда желание дохнет на нее из ноздрей, она гаснет. По своей природе человек склонен к компромиссам, он ищет практической пользы, он — тепловатая водичка, пустой горшок, ни то ни се, глупец, обкрадывающий себя самого. А его разум — это ночной светильник, указывающий путь к одурачиванию себя, путь к греху. Однако человек правды должен крикнуть своему разуму; «Вор, куда ты лезешь?!» — заорал Цемах, задрав голову к керосиновой лампе, свисавшей с потолка, а потом понурил голову. Он еще не забыл, как два его старых товарища по ешиве, Зундл-конотопец и Дов-Бер Лифшиц, приезжали в Ломжу возвращать его на путь истины, а он прогнал их своими речами о совершенстве человеческого разума.

— Только силой Торы и силой собственной воли человек может преодолеть себя, — Цемах снова стал раскачиваться с закрытыми глазами. — Даже самый мудрый расчет не поможет человеку одолеть болезни своей души, если человек не сможет в конце концов сказать: «Я так хочу!» После всех расчетов, после прорабатывания всей правды, даже по Торе, в конце концов, главная сила человека — в его собственном решении: «Именно так, а не иначе я хочу!» Нет такой вещи на свете, чтобы один человек не сделал бы из нее прямо противоположного вывода, чем другой человек. Например, смерть. Святое Писание и мудрецы Талмуда постоянно напоминают человеку о дне смерти, чтобы он вернулся с покаянием на путь добра. А мы знаем о мусарниках, спавших на кладбище или сидевших в помещении для омовения мертвецов, чтобы увидеть конец каждого человека и стать еще богобоязненнее. Тем не менее мы знаем, что солдаты на войне делают все, что им заблагорассудится, именно потому, что они не уверены, что останутся в живых. А пророк уже сказал, что нечестивцы кричат: «Ешь и пей, ибо завтра мы умрем![134]» Ясно видно, что страх смерти приводит человека, находящегося на высокой ступени духовности, к размышлениям о необходимости раскаяния и исправления своего поведения, а человека, погрязшего в делах этого света, — к выводу, что надо наслаждаться жизнью, покуда получается. Оказывается, что в конечном счете человек выбирает свой путь не по расчету, а по внутреннему решению: «Так и не иначе я хочу!»

Хайкл молчал, опечаленный, и Цемах тоже ненадолго смолк. «Виленчанина что-то мучит, и он стыдится сказать, что именно» — так подумал Цемах и снова заговорил:

— Иногда ученик тоскует по дому, где он был по-мальчишески свободен. Он истолковывает это таким образом, что его мучает то, что он не выполняет заповеди о почитании отца и матери. Это тоже соблазн творить зло, притворившийся священным орн-койдешем.

— Это не то, — с обидой пробормотал Хайкл.

— А еды на кухне вам хватает? — спросил директор ешивы. Хайкл ответил, что мама присылает ему продуктовые посылки с извозчиками из местечка, приезжающими в Вильну за товаром. У него на уме нечто другое, но ему трудно об этом говорить. Здесь, в доме мусара, очень холодно. Он пойдет в странноприимный дом, хотя и там нетоплено.

Сразу же после того, как виленчанин встал, поднялся и Цемах. Он не хотел, чтобы ученик удивлялся, что он не идет спать. Они спустились во двор и какое-то время стояли, словно околдованные непроницаемой тишиной. Небо светилось морозной синевой и было далеким, дальше, чем обычно. Заснеженные горбатые домишки тоже выглядели более высокими, чем всегда. Холодная синагога и ее громоздящиеся одна над другой крыши отбрасывали завесу тени, накрывшую весь синагогальный двор. Директор ешивы снова обратился к ученику с вопросом, доволен ли тот своей субботой?