Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Если бы вы были людьми на самом деле, а не по книге «Обязанность сердец» и не на ваш ешиботский манер, вы бы поняли, что именно этого и хочет Даниэл-гомельчанин. Он хочет, чтобы эти девицы в белых одеяниях прикасались своими руками к его щуплому телу, ласкали и баловали его, одевали и раздевали, кормили, как ребенка, с чайной ложечки и даже водили в уборную.

Мусарники вскочили с обиженными лицами, как будто вдруг увидели, что омывают руки и благословляют хлеб, полный червей. Один из них кипятился и говорил, что этот логойский нечестивец из нечестивцев оскверняет их стол своими словами. Другой кричал, что этот еретик говорит о Даниэле-гомельчанине вещи, которые следовало бы сказать о нем самом, потому что, как сказано, «всякий часто обвиняющий других в каком-то изъяне, видимо, сам страдает от этого же изъяна»[145]. Третий орал еще громче, что у этого вероотступника нет никаких светских знакомых, которые бы его выслушали, вот он и толкается среди ешиботников. Слух о том, за что сыны Торы злы на логойчанина и за что они ругают его на кухне, дошел до главы ешивы. Его уши загорелись и стали краснее, чем его рыжая борода. Ведь это он называл гомельчанина милягой! А теперь Даниэл скатился к нездоровому желанию, чтобы чужие женщины вертелись вокруг него! На этот раз реб Симха Файнерман говорил с учениками, не закатывая глаз, чтобы никто из них, не дай Бог, не подумал, что он имеет в виду именно его. На этот раз реб Симха указывал на учеников пальцем.

— Каждый из вас искал предлога, чтобы не ходить, и в итоге пошел с ненавистью в сердце. Больной почувствовал, что вы ненавидите его, и потому ему приятнее получать помощь от чужих женщин, чем от своих товарищей.

Ешиботники молчали из уважения к главе ешивы. Они понимали, что на словах он обвиняет их сильнее, чем в своих мыслях. По здравом размышлении, расчесав пальцами свою длинную бороду, реб Симха Файнерман пришел к выводу, что надо перевести гомельчанина на подходящую квартиру. Время от времени его будет навещать врач, а обслуживать будут товарищи по ешиве. Зундл-конотопец отправился с поручением в больницу и тут же вернулся с ответом. Больной отвечал, что будет изо всех сил сопротивляться тому, чтобы его перевозили на квартиру, потому что он там умрет, а ешива хочет, чтобы он умер.

— Он сошел с ума? — со страхом спросил глава ешивы и снова стал расчесывать пальцами свою длинную бороду до самого кончика и пришел к выводу: если больной вбил себе в голову, что его, Боже упаси, хотят убить, то не следует пока забирать его из госпиталя. Надо только надавить на товарищей гомельчанина, чтобы они снова начали ходить к нему, сколько бы им ни пришлось при этом вытерпеть.

Глава 12

Абсолютно не изменился реб Дов-Бер Лифшиц, который когда-то ездил вместе с Зундлом-конотопцем к Цемаху-ломжинцу, чтобы вернуть его на путь истинный. Дов-Бер-березинец, как его называли, когда он был холостяком, по-прежнему считал смыслом своей жизни распространение учения Новогрудка. Его короткая жесткая бородка все еще боялась расти без его согласия. А реб Дов-Бер не давал своего согласия ни на что материальное. Однако условия его жизни изменились. Из-за какой-то ссоры с раввином и с обывателями ему пришлось покинуть свою начальную ешиву в Наревке[146], местечке расположенном рядом с Наревом. Сразу же после праздника Кущей он приехал в большую ешиву и предложил создать место изучения Торы в другом местечке, куда бы могли переехать он, его домашние и часть учеников.

— Наши ученики хотят в начале семестра куда-нибудь поехать, услышать новые комментарии к Торе и поучиться, — говорил глава наревской ешивы, переступая с одной ноги на другую. — С другой стороны, на нас лежит обязанность и готовиться к урокам, и обеспечивать содержанием такое множество сынов Торы, да увеличится их число. Сейчас мы не можем отпустить старших учеников, помогающих нам вести ешиву.

— Из ваших слов выходит, что мы должны оставаться в Нареве и мыкаться, пока над нами не сжалятся, — резко ответил реб Дов-Бер. Он не считал себя достигшим выдающихся успехов в изучении Торы, и большой ешивой он тоже не управлял, поэтому обычно говорил о себе в единственном числе, «я».

— Пока что нам некого послать. Может быть, где-то около Пурима. Тогда занятия в ешиве не такие напряженные, там и посмотрим, — сказал реб Симха Файнерман чужим, холодным тоном, чтобы глава ешивы из Наревки осознал, что говорит с главой ешивы из Нарева.

Реб Дов-Бер Лифшиц больше не сомневался, что реб Симха Файнерман разводит с ним политику. Глава ешивы из Нарева всегда хотел разрушить Наревку. Нарев радуется тому, что Наревка гибнет… И реб Дов-Бер ощутил, что мысли его путаются от этой двойной войны — и с раввином Наревки, и с главой ешивы из Нарева. Пытался он поговорить и с вернувшимся с покаянием ломжинцем:

— Когда-то вы, реб Цемах, постранствовали по миру, почему бы вам не поехать поискать для меня местечко? Сам я на это не мастер.