Цемах Атлас (ешива). Том второй

Он переехал на новую квартиру, к бедной семье, где к нему относились как к родному. Сначала он этого не замечал, потом удивлялся, а когда понял причину такого отношения, то молча согласился. У его квартирной хозяйки, вдовы, был полный дом дочерей. Вот ей и пришло в голову, что она тоже заслужила перед Богом иметь ученого зятя. Женщина знала, что для богатых семей ее квартирант представляет собой хороший товар с изъяном; она же думала иначе. Получая месячную оплату за комнату, которую занимал малоритчанин, она говорила жене главы ешивы: «Ничего нельзя знать. Все мы у Бога в руках». Хозяйка хотела, чтобы ешива знала о ее видах на квартиранта. Поэтому она постоянно хвалилась перед чужими людьми, что ее дочери просто-напросто влюблены в него. Товарищи Генеха поняли, что он согласен на бедную и простоватую партию, потому что не ожидает ничего лучшего для себя. Делать вид, что они якобы радуются его счастью или вообще ни о чем не знают, было бы двуличием. Поэтому товарищи говорили с ним так, как будто они давным-давно поздравили его и уже выпили на его помолвке. Они якобы уже знали все детали сватовства, и им больше не о чем было его спрашивать.

Поэтому в ешиве не удивились тому, что малоритчанин добился от квартирной хозяйки, чтобы она приняла в дом больного: женщина и ее дочь хотели понравиться жениху и потому были добры к его товарищу. Удивительным было то, как удалось повлиять на больного, чтобы он согласился перейти из больницы на квартиру, ведь раньше он об этом и слышать не хотел и кричал, что его хотят уморить. Но самым удивительным было видеть жениха, бравшего на себя такую обузу, приводя в дом больного, капризного и постоянно всем недовольного Даниэла-гомельчанина. Больше всех над этой загадкой бился Цемах Атлас: как могло случиться, что именно Генех-малоритчанин вырос таким прекрасным, умным, терпеливым, добрым и заботливым, хотя он и не работал над собой, стремясь достичь совершенства, и вообще не считался мусарником.

Глава 15

В упавшей на местечко темноте женщины в платках потянулись по наревским переулкам, храня траурное молчание, как толпа вдов на обратном пути с кладбища. Они шли долго, сгорбившиеся и промерзшие, пока не дошли до синагоги Ханы-Хайки. Ешиботники подняли свои бледные заросшие лица от томов Геморы и посмотрели на женщин, окруживших Янкла-полтавчанина и что-то ему говоривших. Полтавчанин вскочил с таким страхом и с таким отвращением, как будто женщины требовали от него вылезти из одежды и забраться в саван. В синагоге воцарилась тишина, и сыны Торы у своих стендеров услыхали, как женщины говорят:

— Какая вам разница, ребе? Езжайте себе изучать Тору в какое-нибудь другое место, а нам дайте спокойно жить на свете. Этот реб Зуша Сулкес вообще больше не захотел быть старостой. Мы ему в ноги кланялись, и обыватели тоже за нас просили, и он согласился управлять благотворительной кассой. Но староста требует, чтобы вы больше не появлялись в синагоге. Если не пойти ему навстречу, он не захочет быть старостой, и нам с нашими малыми детьми придется собирать милостыню на кусок хлеба.

Подвергшийся нападению Янкл-полтавчанин едва вырвался на зимнюю улицу и крутился там в одной ермолке на голове и без верхней одежды, пока женщины не разошлись. На следующий день обыватели тоже предостерегли учеников и преподавателей ешивы, что, если этот парень, устраивающий дикие выходки, не уедет, бедные торговки будут снова стоять у дверей синагоги и не пустят внутрь ешиботников. Зундл-конотопец и другие старшие ешиботники ответили, что они ничего не решают. Надо подождать, пока глава ешивы вернется из Вильны с собрания глав ешив. Он уже скоро вернется.

Янкл-полтавчанин чувствовал, что ему придется на какое-то время смыться. О том, куда поехать, он не беспокоился. Он будет желанным гостем в любой новогрудковской общине «Бейс Йосеф», в которую приедет. Однако ему не хотелось выглядеть проигравшим. Именно тогда ему выпало распределять порции еды на кухне, потому что каждую неделю этим занимался новый ешиботник. За столом, странно скукожившись, сидел Мойше Хаят-логойчанин. Его всегдашняя деланная беспечность исчезла. Его еще жег изнутри смех мусарников, которые пару дней назад, как палками, прогнали его с собрания своими издевками. Теперь, за едой, те же самые парни враждебно молчали, и можно было догадаться, что они думают, как от него избавиться. Янкл-полтавчанин вышвырнул бы его вон, как выбрасывают в помойный ящик провонявшую селедку. Однако после истории со старостой благотворительной кассы Сулкесом полтавчанин стал осторожнее. Он знал, что руководство не хочет трогать наглого еретика. Поэтому он подал его долю этому презираемому и презирающему с таким выражением лица, как будто говорил: «Жри и подавись».