Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Несомненно, — незамедлительно согласился с ним Мойше Хаят-логойчанин и тут же разъяснил Мейлахке, что именно потому, что для своих лет он достиг очень многого в изучении Торы, он должен бежать из Нарева, как можно быстрее бежать. Если он станет мусарником в стиле Янкла-полтавчанина, его, может быть, и будут пускать есть на кухне ешивы, хотя наверняка этого сказать нельзя. Он ведь, наверное, совсем недавно достиг возраста бар мицвы, верно? А на кухню ешивы берут есть только лет с семнадцати-восемнадцати. Однако, если он и дальше будет погружен в Гемору и Тойсфойс и не будет пару часов в день изучать мусар, не станет просиживать ночи напролет на собраниях группы и ходить на улицу устраивать всякие штучки, долженствующие продемонстрировать, что он не боится светского мира, — тогда его погонят есть по назначенным дням в домах обывателей. Его будут стыдить и мучить до тех пор, пока он не сломается. Он станет ищущим пути новогрудковцем и вырастет полным невеждой.

Мейлахка посмотрел на свои узкие ладони с маленькими пальчиками и спросил собеседника, заглядывал ли он в книгу «Мадрейгас го-одом», написанную стариком из Новогрудка. Реб Янкл-полтавчанин, глава группы, говорит, что «Мадрейгас го-одом» — это настоящая сокровищница Торы и мудрости.

— Заумные книжонки реб Йосефа-Йойзла Гурвица я знаю наизусть. В них, видите ли, я знаток, способный продемонстрировать на них остроту своего ума, — ответил Мойте Хаят-логойчанин, снова забыв, что разговаривает всего лишь с мальчишкой.

— В том, что я слыхал о книге «Мадрейгас го-одом», я не нахожу ничего великого. Нечем там восхищаться, — сказал Мейлахка-виленчанин с холодным спокойствием ученого еврея, «не видящего» посторонние книги.

— Выходит, если вы хотите достичь высокого уровня в изучении Талмуда и комментаторов, то должны отсюда уехать в Радунь или какую-нибудь другую высшую ешиву, — ответил ему Мойше Хаят-логойчанин.

— Но в Радуни или в другой высшей ешиве ведь не изучают тот же самый талмудический трактат, что и в Нареве, я не пойму уроки тамошнего главы ешивы и попусту потрачу целый семестр, — пробормотал Мейлахка-виленчанин, ища и не находя пальцами волосок на подбородке.

— Верно, — отвечал ему Мойше Хаят-логойчанин, — заваливаться посреди семестра в Радунь или в другую высшую ешиву не годится.

Так почему бы Мейлахке-виленчанину не вернуться домой и не позаниматься самому, сидя в синагоге Виленского гаона? На новый семестр он поедет в ту высшую ешиву, в которую захочет.

— А почему бы мне не учиться в Вильне у Махазе-Аврома? Мы с ним знакомы еще по Валкеникам. Хайкл-виленчанин больше не его ученик. Я уверен, что Махазе-Авром выгнал его, поэтому Хайкл и приехал сюда, а здесь он не учится, этот бездельник, — сердился Мейлахка на своего земляка, который сидел среди старших и на беседах в группе, и на кухне и которому никто не устраивал неприятностей.

— Не знаю, хороший ли это план, чтобы вы остались в Вильне и учились у Махазе-Аврома. — Мойше Хаят-логойчанин посмотрел на большой разваливающийся платяной шкаф, оставленный квартирными хозяевами в его берлоге, потому что у них не было никакого другого склада, куда они могли бы переправить эту рухлядь, точно так же, как он сидел в ешиве, потому что ему некуда было уйти. — Я на вашем месте, то есть если бы я был в вашем возрасте, поехал бы учиться в «Тахкемони»[167] в Белосток или Варшаву. В «Тахкемони» изучают и Тору, и светские науки.

— Вы хотите, чтобы я стал таким, как виленский казенный раввин? — спросил Мейлахка себе под нос.

— А почему не таким, как Маймонид? Он был гением, философом и одновременно врачом, — воскликнул логойчанин и сразу же сообразил, что этот праведничек может от страха перед светским образованием вообще раскаяться в возможности отъезда. — Но если вы хотите изучения Торы без примеси светского образования, то должны сидеть у Хофец-Хаима в Радуни или действительно — у Махазе-Аврома в Вильне. Вопрос в том, каким образом вы собираетесь отсюда уехать?

— То есть как это каким образом? — не понял Мейлахка-виленчанин.

Очень просто, он пойдет и скажет руководству ешивы, что уезжает.

Логойчанин вскочил и распрямился, став похожим на длинный заостренный шест.

— Совершенно очевидно, что вы понятия не имеете, с кем имеете здесь дело, — он растрепал рукой свои волосы и принялся живописать, что будет, если мусарники узнают, что Мейлахка-виленчанин собирается уехать.