Цемах Атлас (ешива). Том второй

Дождь понемногу стих. Молнии без раскатов грома прорезали небо, казалось, что какая-то жуткая немая тварь строит странные гримасы на своем необъятном, раскрашенном огнями лице, щурит глаза и кривит губы, но закричать неспособна. Ребе и его ученик медленно двигались вперед. Их пропитавшаяся водой одежда стала тяжелой, как свинец. Они едва успели перейти по мосту через реку, как снова пошел дождь, но уже без грома. Дождь лил сильнее, с упорством переполненного горечью сердца, которое никак не дает себя утешить и постоянно срывается на плач, то громкий, то тихий. Однако в самом местечке можно было спрятаться: по обе стороны шляха тянулись дома с окнами, закрытыми ставнями. Жители местечка ушли на первое чтение «Слихес» и оставили дома до своего возвращения горящие лампы. Чтобы переждать новый потоп, Хайкл направился к дому, и ребе пошел за ним.

В темноте оба они не разглядели, что поднялись на крыльцо дома валкеникского резника. С дырявых крыш прямо на их головы тянулись длинные шнуры водяных капель. Хайкл взял ребе за руку и втащил его в сени. Они ступали по гнилой, рассыпающейся соломе и вдыхали затхлое тепло. Пахло подгоревшим молоком, застиранными детскими пеленками. Дверь в освещенную комнату была немного приоткрыта, а в сенях отчетливо слышался разговор между двумя женщинами в большой столовой прямо у входа. Мужчины ушли на «Слихес», дети спали, и две сестры, Роня и Хана-Лея, разговаривали между собой свободно:

— Да, я полюбила директора ешивы с тех пор, как он переехал к нам. Я еще не видела такого деликатного человека, такого героического мужчины, — сказала Роня намеренно громко. — Он всегда ходил гордый и печальный. Голова его была низко опущена, но плечи — прямые, и спина не ссутуленная. А когда он поднимал на меня глаза, я ощущала жар во всем теле. В прошлом году зимними ночами, когда он засиживался в синагоге, я разогревала ему ужин и стояла за его спиной в дверях кухни, чтобы посмотреть, как он ест. Но когда он заметил, что я смотрю на него, он перестал приходить поздно ночью, и я плакала оттого, что он не позволяет мне обслуживать его.

— Ты не в себе, Роня! — тихо и испуганно сказала ей старшая сестра. — Ты дочь резника реб Липы-Йоси, у тебя есть муж и маленькие дети, а ты вбила себе в голову это сумасшествие. Я видела, что с тобой происходит, хотя ты мне не говорила об этом ни слова. Поэтому я возблагодарила Бога, когда директор переехал. Все то время, что он жил у портного, он не заходил к нам, и ты видела его очень редко, как ты говоришь. Так что же ты теперь жалуешься, что он уехал?

— Пока я знала, что он в местечке, мне все еще было хорошо, хотя он к нам и не заходил, а теперь моя жизнь стала пустой и тоскливой, — словно отзвуком идущего на улице дождя, заплакала Роня. — Хорошо еще, что Азриэла нет дома, я бы не могла на него сейчас смотреть. У меня перед глазами стоит Цемах. Какое может быть сравнение между ними?! — сказала она, взорвавшись горьким смехом. — У моего дорогого мужа, отца моих детей, посланца ешивы, есть любовница. Все в местечке знают, что за границей он имеет дело с женщинами, и наш отец тоже додумался до этого. Отец ничего не говорит, но я вижу, как он смотрит на меня, и слышу, как он вздыхает по поводу моей судьбы. А вот Цемах, такой красивый мужчина и герой, верен своей жене. Я знаю об этом лучше всех, даже лучше его жены знаю, как он верен ей и как честен. Она умная, его жена, красивая и умная. Но я ее ненавижу. Когда она приезжала сюда зимой в прошлом году, я ее любила. Может быть, в глубине души я и тогда тоже не любила ее, но я заставила себя полюбить. Я думала, она приехала, чтобы тут поселиться. А я кто такая? Посторонняя. Я хотела, чтобы у Цемаха была красивая и умная жена, такая, как ему подходит. Но когда она оставила его здесь мыкаться одного, а сама вернулась в свой богатый дом, я ее возненавидела, эту разбалованную красавицу. Теперь она добилась своего, он к ней вернулся, она победила. Она его любит, я видела, что любит. И все-таки она не захотела ради него отказаться от жизненных удобств. Она не хочет быть женой бедного главы ешивы в маленьком местечке. Я ее ненавижу! Чем она заслужила такого мужа, чем?

— Ты своими криками разбудишь детей, говори тише! — умоляла ее старшая сестра. — Ты же знаешь, сколько мне пришлось вытерпеть от моего недотепы. Тем не менее Юдл — мой муж и отец моих детей перед Богом и людьми. А в тебя вселился дибук[98], Господи спаси и сохрани. Ведь сегодня первая ночь «Слихес», приближаются Дни трепета. Твой старый отец выплакивает глаза, моля Бога о добром годе, а у тебя такие грешные мысли! Не гневи Бога, не губи грехами свою молодость.