Цементный сад

Я вынес в сад несколько матов и небольшой ковер и стал выбивать их палкой. Полностью погрузившись в это занятие, я вдруг почувствовал какое-то движение позади себя и обернулся. За спиной у меня стоял Том вместе со своим приятелем из многоэтажек. На Томе была школьная юбка Сью, коленки в крови — видно, он недавно упал. Теперь Том довольно часто играл на улице в юбке Сью. Мне казалось, другие ребята должны его дразнить, но никто как будто ничего не замечал. Этого я понять не мог. Я бы скорее умер, чем вышел из дому в сестриной юбке — даже когда был маленьким, как Том. На друге Тома был шарф, который я уже будто где-то видел. Они стояли, держась за руки, и о чем-то разговаривали, но слов я не разбирал, потому что колотил палкой по ковру. Затем Том спросил громко:

— Что это ты делаешь?

Я объяснил, а потом спросил:

— А ты зачем надел юбку?

Том не ответил. Я еще несколько раз стукнул по ковру, а затем обратился к другу Тома:

— Зачем Том надел юбку?

— Мы играем, — объяснил он. — Том — Джули.

— А ты кто? — спросил я.

Мальчик не ответил. Я снова поднял палку, опустил на ковер, и в тот же миг Том проговорил:

— А он — ты.

— Как ты сказал? Он — я?

Оба кивнули. Я бросил палку и начат вытаскивать маты из чехлов.

— И что вы делаете в этой игре? — спросил я.

— Да ничего особенного, — пожал плечами друг Тома.

— Деретесь?

Я хотел услышать, что ответит Том, но он смотрел в сторону. Его друг помотал головой. Я начал складывать маты и ковер друг на друга.

— Вы в игре дружите? Держитесь за руки?

Они расцепили руки и засмеялись.

Том пошел за мной в дом, а его друг остался снаружи.

— Я пошел домой? — вопросительно крикнул он со двора. Том, не оборачиваясь, кивнул.

…На столе в гостиной стояли четыре тарелки, возле каждой — нож и вилка. В центре стола — бутылка томатного соуса и подставка для яйца, наполненная солью. Напротив тарелок к столу придвинуты четыре стула. Надо же, подумал я, все как будто по-настоящему. Том пошел наверх искать Джули и Сью, а я принялся обходить гостиную и кухню, как командор Хант обходил свой корабль. Дважды нагибался и подбирал с ковра пушинки. На крюке на двери в подвал висела авоська из яркой цветной сетки, в ней болтались два яблока и два апельсина. Я подцепил авоську пальцем, оттянул и отпустил, чтобы она закачалась, как маятник. В одну сторону она качалась куда легче, чем в другую: не сразу я понял, что дело в форме ручек. Машинально я открыл дверь в подвал, включил свет и двинулся вниз по ступенькам.

Посреди огромного круглого пятна засохшего цемента лежала лопата. Мне она напомнила часовую стрелку сломанных часов. Я попробовал вспомнить, кто из нас ее бросил, но обнаружил, что смутно помню порядок событий. Лопату я поднял и прислонил к стене. Крышка сундука была открыта — так мы его оставили, это я помнил. Я провел рукой по бетону в сундуке. Он был светло-светло серым и теплым на ощупь, и на ладони у меня осталась серая пыль. Я заметил, что по поверхности бетона наискосок идет трещина толщиной с волос, раздвоенная с одного конца. Опустившись на колени, я приблизил нос к трещине, принюхался и почувствовал отчетливый сладкий запах, но, встав, тут же понял, что пахнет жаркое наверху. Я сел на табуретку у сундука и начал думать о матери. Пытался представить ее лицо — мысленно рисовал овал и заполнял его чертами, но черты прыгали, менялись, сливались, а сам овал превращался в электрическую лампочку. Закрыв глаза, я эту лампочку ясно увидел. Лишь на один краткий миг в овале появилось лицо матери — с натянутой улыбкой, как на всех фотографиях. Я придумывал фразы и старался представить, как бы она их произнесла. Но даже самые простые предложения — «Передай мне книгу» или «Спокойной ночи» — не удавалось вложить ей в уста. Какой у нее был голос — высокий или низкий? Шутила ли она когда-нибудь? Она умерла меньше месяца назад и лежит в сундуке передо мной. Но даже в этом я был не уверен. Мне хотелось достать ее оттуда и убедиться.

Я провел пальцем по тонкой трещине. Теперь я не совсем понимал, зачем мы вообще спрятали маму в сундук. Тогда это казалось естественным — чтобы остаться вместе, сохранить семью. Но может быть, нам интереснее жилось бы по отдельности? Я не мог даже понять, что именно мы сделали — понятную ошибку, которую на нашем месте совершил бы каждый, или что-то из ряда вон выходящее, такое, что, если об этом узнают, это появится на первых полосах всех газет. А может быть, ни то ни другое, а что-то такое, о чем читаешь на последней странице газеты и тут же забываешь. О чем я ни пытался думать, каждая мысль, словно мамино лицо в овале, расплывалась и уходила в ничто.