Цементный сад

Я повернулся и выбежал из кухни. В гостиной остановился, огляделся в поисках командора Ханта. Оказалось, его убрали в книжный шкаф. Я сунул книгу под мышку, взбежал по лестнице к себе в комнату и рухнул на кровать.

8

Тяжелые сны все чаше превращались в кошмары. В холле у нас стоял большой деревянный ящик, я мог дюжину раз пройти мимо и о нем не вспомнить. Но сейчас, идя через холл, остановился взглянуть на него. Крышка, крепко заколоченная наяву, теперь была откинула, из нее торчали гнутые острия гвоздей, виднелись царапины и белые полоски расщепленного дерева. Я подошел поближе — только так, чтобы не заглядывать внутрь. Это сон, говорил я себе, это все сон. Бояться нечего. В ящике что-то было. Я попробовал открыть глаза, даже увидел на миг дальний конец собственной кровати, но тяжесть сна надавила на веки, и я снова оказался в холле, теперь — над самым ящиком, тупо глядя внутрь. Снова попытался проснуться, на этот раз глаза распахнулись легко, без усилий. Я увидел угол кровати и брошенные на пол вещи. В кресле у кровати сидела мать, глядя на меня огромными пустыми глазами. Это потому, что она мертвая, подумал я. Мама была совсем крошечной, ноги ее едва доставали до пола. Она заговорила, и голос ее звучал так знакомо, что я не понимал, как мог наяву его забыть. Но того, что она говорила, я не понимал. Она произнесла какое-то странное слово: то ли «друлить», то ли «брулить».

— Прекрати же наконец друлить! — говорила она. — Неужели не можешь перестать, даже когда я с тобой разговариваю?

— Я ничего не делаю, — возразил я и тут, взглянув вниз, обнаружил, что одеяла нет, что я лежу перед ней голый и онанирую. Рука у меня двигалась взад-вперед, словно челнок на ткацком станке.

— Мама, я не могу перестать! Это не я!

— Что сказал бы твой отец? — грустно проговорила она. — Что сказал бы отец, будь он жив?

И, уже просыпаясь, я услышал свой собственный голос:

— Но ты тоже умерла!

Однажды днем я решил рассказать этот сон Сью. Когда она открыла мне дверь своей комнаты, в руке у нее я заметил блокнот. Слушая меня, она закрыла блокнот и сунула его под подушку. К моему удивлению, мой сон ее насмешил.

— А мальчишки правда все время это делают? — спросила она.

— Что делают?

— Ну, друлят.

Отвечать я не стал, а вместо этого вдруг спросил:

— Помнишь, мы втроем играли в ту игру?

— Какую?

— Ты была инопланетянкой, а мы с Джули тебя изучали.

Сестра кивнула и скрестила руки на груди. Наступило молчание. Я не понимал, зачем об этом спросил, и не знал, что сказать дальше.

— Помню, — сказала она наконец. — Ну и что?

Странно: я пришел рассказать ей свой сон и поговорить о маме, а вместо этого мы говорили о чем-то совсем другом.

— А сейчас, — наконец медленно проговорил я, — сейчас тебе больше не хочется играть в такие игры?

Сью покачала головой и отвернулась.

— Я почти и не помню, что это была за игра.

— Мы с Джули тебя раздевали…

Прозвучало это как-то странно — совсем не похоже на то, что было на самом деле. Я замолчал. Сью снова покачала головой и произнесла неубедительно:

— Правда? Знаешь, я действительно очень плохо помню. Маленькая была. — И, помолчав, добавила: — Мы вечно выдумывали какие-то дурацкие игры.

Я присел на кровать Сью. По полу у нее были разбросаны книги, свои и библиотечные, иные, раскрытые, валялись корешками вверх. Мне захотелось взять и посмотреть какую-нибудь из них, но при одной мысли о чтении я ощутил усталость.

— И не надоедает тебе сидеть тут весь день и читать? — спросил я.

— Мне нравится читать, — ответила Сью. — И потом, все равно больше нечем заняться.

— Да мало ли чем можно заняться! — возразил я, только чтобы снова услышать из ее уст, что заняться в нашем доме нечем.

Но она пожевала тонкими бледными губами, как делают женщины перед тем, как накрасить их, и сказала:

— А мне не хочется.

Довольно долго мы сидели молча. Сью начата что-то насвистывать. Наверное, ждет, когда я уйду, подумал я. Внизу открылась дверь черного хода, послышались голоса Джули и ее приятеля. Хотелось бы мне, чтобы Сью не любила Дерека так же, как я, тогда бы нам с ней нашлось о чем поговорить! Но она только подняла тонкие брови и сказала:

— А вот и они.

— Ну и что? — глупо спросил я, чувствуя, что один, совсем один на свете.

Сью перестала свистеть. Я поднял с пола какой-то журнал и начал, не глядя, его листать. Оба мы прислушивались. Они не поднимались наверх, вместо этого мы услышали, как внизу льется вода из крана и звякают чайные чашки.

— Ты все еще пишешь дневник? — спросил я.

— Иногда, — ответила Сью и покосилась на подушку, как будто боялась, что я выхвачу оттуда ее сокровище.

Я подождал несколько секунд, а затем проговорил очень печальным голосом:

— Как бы мне хотелось прочитать, что ты пишешь о маме! Только о маме, больше ничего. Можешь сама мне прочесть, если хочешь.

Внизу завопило радио: «Если соберешься к морю, крошка, по дороге мимо моего окошка…» Я поморщился, не сводя скорбного взгляда с сестры.

— Ты ничего не поймешь.

— Почему?

— Потому что ты никогда ее не понимал, — быстро проговорила Сью. — И всегда ужасно с ней обращался.