Цементный сад

Вскоре после того, как Сью прочла мне отрывки из дневника, я начал замечать, что от рук у меня исходит неприятный запах. Сладкий, гниловатый, он напоминал о выброшенном мясе. Шел он, кажется, от ладоней, даже скорее от пальцев – даже не столько от пальцев, сколько от углублений между ними. Я перестал онанировать. Больше не хотелось. После того как вымыл руки, они пахли только мылом, но стоило отвернуться и быстро провести рукой перед носом – и вместе с запахом мыла моих ноздрей касалась все та же гнилая вонь. Я начал подолгу принимать ванны днем, подолгу бездумно лежа в воде, пока она не остывала. Постриг ногти, вымыл голову, сменил одежду. Но через полчаса после ванны запах возвращался – слабый, почти неразличимый, словно воспоминание о запахе. Джули и Сью посмеивались над моим внезапным стремлением к чистоте: должно быть, говорили они, я тайно завел себе подружку. Однако Джули стала со мной ласковее. Она купила мне в комиссионном две рубашки, почти новые и как раз на меня. Однажды, столкнувшись где-то с Томом, я провел пальцами у него под носом и спросил, чем пахнет.

– Как будто рыбой! – громко ответил он своим новым, младенческим писклявым голоском.

Я отыскал медицинскую энциклопедию и прочел главу о раке. Может быть, думал я, из-за какой-то болезни я гнию изнутри? Я подолгу смотрелся в зеркало и дышал в сложенные чашечкой ладони. Однажды вечером наконец пошел проливной дождь. От кого-то я слышал, что дождевая вода – самая чистая на свете, так что снял рубашку, ботинки и носки, выбежал в сад, забрался на каменную горку и встал там, раскинув руки и подставив тело дождю. Сью вышла на порог кухонной двери и, перекрикивая шум дождя, спросила, что это я делаю. Потом позвала Джули. Обе они звали меня и смеялись, но я повернулся к ним спиной.

За ужином мы поспорили. Я говорил, что дождь пошел в первый раз со дня маминой смерти, а Джули и Сью – что нет, он был уже несколько раз. Я спросил, когда именно, и они ответили, что не помнят. Сью сказала: она точно знает, что выходила на улицу с зонтиком, потому что сейчас зонтик лежит у нее в комнате, а Джули: она помнит, что однажды, когда ехала в машине с Дереком, слышала шелест дворников по стеклу. Я сказал, что это ничего не доказывает. Они начали злиться – и чем сильнее злились, тем я становился спокойнее и непреклоннее. Джули потребовала от меня доказать, что дождя не было, на это я ответил: я не обязан ничего доказывать. Они говорят, что дождь был, так пусть доказывают они. Сестры умолкли, сердито фыркая. Когда я попросил Сью передать сахарницу, она сделала вид, что не слышит. Я встал, обошел вокруг стола, и в тот же миг она схватила сахарницу и поставила ее туда, где я сидел. Я уже занес руку, чтобы дать ей хороший подзатыльник, но в этот момент Джули закричала: «Не смей!» – так громко, что от неожиданности я промахнулся. Рука моя пронеслась у нее над головой – и я тут же ощутил знакомый запах. «Сейчас скажут, что я пукнул», – подумал я. Но Джули и Сью, словно решив не обращать на меня внимания, начали какой-то разговор между собой. Я сел, сунув руки себе под зад, и подмигнул Тому.

Том смотрел на меня, приоткрыв рот, полный недожеванной еды. Он сидел рядом с Джули. Пока мы спорили о дожде, он размазал еду по лицу и теперь ждал, пока Джули сделает ему замечание, вытрет лицо нагрудником, повязанным вокруг шеи, и велит выйти из-за стола. Тогда он сможет забраться под стол и усесться около наших ног.

Обычно после еды он срывал с себя нагрудник и убегал на улицу играть со своими друзьями. Там он не был младенцем – в младенца Том превращался лишь дома, с Джули. Из него получился на редкость тихий и послушный грудничок. Он не плакал, не капризничал, во всем подчинялся Джули. Когда она ласкала его и баюкала, глаза его расширялись, взгляд устремлялся куда-то в пространство, рот приоткрывался: он как будто погружался в себя. Однажды вечером, когда Джули взяла Тома на руки, чтобы нести наверх, я сказал:

– Настоящие младенцы вопят и брыкаются, когда их укладывают спать.

Том взглянул на меня через плечо Джули: взгляд его сфокусировался, губы сжались.

– Не всегда, – ответил он. – Совсем не всегда.

Я не нашел что ответить, а он безропотно позволил унести себя прочь.

Джули с младенцем-Томом меня завораживали. Я не мог оторвать от них взгляд, наблюдая за ними с изумлением и тайным восторгом. Джули, кажется, нравилось иметь зрителя: она не раз шутила на эту тему.

– Ты так серьезно смотришь, – сказала она однажды, – словно на похоронах!

Том хотел, чтобы Джули принадлежала только ему. На второй вечер я снова пошел за ними в спальню и стоял в дверях, пока Джули раздевала Тома. Он сидел спиной ко мне. Джули попросила меня дать ей пижаму Тома. Заметив, что я здесь, Том повернулся в кроватке и завопил:

– Уходи! Уходи!

Джули рассмеялась и взъерошила ему волосы.

– Ну что мне с вами двоими делать? – сказала она.