Цена

Такое отчаяние бывает чернее ночи. Его конечности лишены сил, плечи у него опущены, глаза слезятся. И постоянная дрожь, словно при горячке. Оно напоминает негатив свадебной фотографии. Отчаяние будит мысли о колодцах, подвалах, заваленных пещерах и полярных морозах. Оно крадет кислород и призывает голод. Молитвы куда-то убегают, и их невозможно поймать. Рок скрежещет! Но вместе с этим, светится огонек надежы, ибо, пока живу – надеюсь. Граф Тарловский, окутанный мраком собственных мыслей и сигаретным дымом – ждал чуда. Дождался его он около полудня. В открытых дверях встал седой камердинер Лукаш и перепугано, чуть ли не шепотом, доложил:

- Господин граф, приехал!...

Издали, из глубин дворца, со стороны входного портика, доносился крепкий, ритмичный и все более громкий стук каблуков по полу. Прервался он, когда на пороге встал офицер в гестаповском мундире, стройный, красивый и, по-уставному, уверенный в себе. Выглядел он продуктом нацистского лабораторного борделя, целью которого было выведение расы красивых, чистых, голубоглазых блондинов, чтобы грядущие ряды СС, СД или гестапо не состояли, в основном, из брюнетов с семитскими или же гитлероподобными чертами. Легенда гестапо приписывала данному учреждению грубиянство и серость, но он – капитан Фридрих Мюллер – обладал чем-то аристократическим в поведении и собственных предпочтениях (в частности, он терпеть не мог заведений, клиентура которых проявляла чрезмерную склонность к большим количествам спиртного и к выступлениям голых женщин, опутанных змеями), зато самой не аристократической чертой его характера была типичнейшая мещанская враждебность по отношению к аристократии настоящей.

Мюллер – прежде чем переступить порог – окинул зал внимательным взглядом и снял фуражку, затем сделал несколько шагов в сторону инвалидной коляски и навесил вопросительный взгляд на лице графа, молча, давая понять, что первым рта не откроет. Тарловский сглотнул горькую от сигарет слюну и пробормотал тоном настолько вежливым, чуть ли не умилительным, что были слышны всхлипы:

- Добрый день, герр Мюллер… Я… я вам крайне обязан, что вы побеспокоились… что не отказались от моего приглашения… Если бы не моя инвалидность, я сам бы прибыл к вам в кабинет… Пожалуйста, может вы…

Он указал Мюллеру на стул, но тот даже не пошевелился. Гестаповец стоял, расслабившись, в позе, которую историки искусства называют контрапостом (противовесом для слегка согнутой правой ноги была фуражка, которую он держал на изгибе левой руки), молча изучая лицо хозяина. Это длящееся пару секунд молчание, казалось, затянулось на несколько минут, и создавало атмосферу упоения превосходством со стороны человека в мундире. Но когда капитан заговорил, в его голосе не было злости, разве что немного обычного холодка:

- Добрый день, господин граф… Если говорить о беспокойстве, то побеспокоился я ради того, чтобы удовлетворить любопытство… Не любопытства по отношению к делу, которое вы имеете ко мне, поскольку это вещь совершенно очевидная, но любопытства в плане этого дворца, ведь мне о нем много рассказывали, но меня сюда никогда не приглашали.

- Что ж… признаюсь, герр Мюллер, что…

- Господин Тарловский, никаких претензий, я же понимаю разницу между плебеем из гестапо и всеми этими графьями из Абвера. Если бы не глупая случайность, что их шефа, адмирала Канариса, на прошлой неделе арестовали, и теперь его фирма переходит под управление Главного управления Безопасности рейха – вы бы просили спасения у своего дружка, майора фон Штернберга.

Положив фуражку на столе, неподалеку от пепельницы, Мюллер повернулся к Тарловскому спиной и, держа ладони скрещенными на копчике, начал ходить вдоль стен зала, присматриваясь к картинам. При этом он продолжал говорить, но теперь обращался к обоям с межвоенными арабесками или полотнам, среди которых большинство изображало предков хозяина.

- … Я слышал, что герр барон фон Штернберг дважды был объявлен королем охоты, когда территорией для забавы были леса вашего поместья. Бедняга, его отозвали отсюда настолько срочно, что он даже не успел забрать свои охотничьи трофеи и попрощаться с вами… Выдам вам один секрет, господин граф. Когда этих аристократов начали допрашивать, то сделали сенсационное открытие в области биологии! Вы поверите? – оказалось, что их кровь вовсе даже и не голубая…

Он взял с комода безделушку, кусочек голубого хрусталя, и поднял под свет, в направлении окна. При этом сделал мину знатока, но у Тарлецкого не было желания размышлять над тем, то ли это поза, то ли Мюллер и вправду в этом разбирался.

- Герр капитан, я бы хотел…

- Вы хотели спросить, почему меня интересуют подобные мелочи? – перебил его гестаповец, кладя сувенир на место. – Они интересуют меня, потому что они красивые и ценные. Эти две причины – уже достаточно, чтобы любить старинное мастерство. Но обидно и больно, когда на эти маленькие чудеса наседает столько пыли.

Он смел с комода толстый слой пыли и стряхнул ладони.

- Вся это грязь – это что, траур по Штернбергу и его коллегам, господин Тарловский?