Цена

- …Пускай пан ксендз не опасается диалектической болтовни философа. Скорее уже, опасайтесь фактов. Хотя бы тех, которые доктор Хануш мог бы предоставлять пану ксендзу до бесконечности. Спросите у него про детей, умирающих на больничных койках, и про их матерей, пытающихся вымолить у Господа здоровья для своих короедов. Возможно, у Старика проблемы со слухом, и эти женщины слишком тихо молятся, а? Но ведь даже при всех своих проблемах со слухом, Он должен ведь слышать грохот пушек? Здесь я имею в виду сражения и священников обеих воюющих сторон. Такой священник все время возносит молитвы к Небесам, умоляя, чтобы его армия победила. Для Господа Бога такие вот молитвы перед битвами и во время них должны быть весьма стеснительными, ведь они создают дилемму: кому тут помогать? А если еще знамена обеих сражающихся сторон вышиты изображениями святых или изображениями самого Христа… Разделение милосердия и всемогущества между теми, кто ненавидит друг друга и пытается уничтожить противника - дилемма чертовки сложная, так что я не завидую Пред вечному в этой работе и понимаю, что в таких ситуациях Он не может быть эффективным как карета скорой помощи…

Ксендз Гаврилко, вмето того, чтобы продолжать спор, сложил ладони и беззвучно молился. Это отобрало голос у Станьчака, посему воцарилась мрачная тишина. Ее прервал меценас Кржижановский, осторожно прокашлявшись (как бы пытаясь всех разбудить), а потом сказал:

- Что же… Господь Бог не освободит нас от обязанности, господа… Мы тут вели дискуссию относительно статуса дьявола и его роли… Думаю, всем ясно, что дьявол, с которым должны иметь дело мы, это гестапо…

- А лично – Мюллер! – уточнил Кортонь.

- Именно, инфернальный Мюллер… Я не утверждаю, будто бы нам удастся перехитрить Мюллера, когда мы вырвем из его когтей нескольких достойных людей, но говорю, что отказ от этого действия был бы преступлением…

- Это снова определенный вид шантажа! – запротестовал Малевич. – Прошу не использовать эту вздорную параллель!

- Господа, я прошу лишь одного, - продолжил, как будто этих слов и не было, адвокат. – Прошу, чтобы вы еще раз подумали над тем, стоит ли жизнь бандита и сутенера столько же, сколько жизнь тех людей, которых мы можем спасти, благодаря обмену.

- Столько же оно не стоит, но данный факт еще не является достаточным аргументом в пользу замены! – заявил Брусь.

- Правильно, - поддержал его Малевич. – Мы можем оценивать арестованных гестапо намного выше, но не имеем права самим выдавать каких угодно людей в руки гестапо!

- А вы не подумали над тем, что отказ от такой игры равнялся бы выдаче вами же в руки гестапо людей, которых фрицы уже арестовали и хотят расстрелять? – спросил Мертель. – Вопрос прямой: кого стоит спасать – группу патриотов или группу отбросов общества?

- Это уже чисто риторический вопрос, - заметил Клос.

- Ответ же может быть только один! – парировал Кортонь. – Проблема же заключается в том, что бандит и сутенер – это двое, а нам нужно иметь четырех!... Предлагаю того браконьера, который когда-то подстрелил лесника Каперу. Фамилии его я не знаю, но нам всем известно, что он гонит самогонку, которой спаивает мужиков…

Ксендз прервал свою молитву и вскрикнул:

- Вы совершите смертный грех! Грех непростительный! Вам нельзя вмешиваться в приговоры Провидения!

- Да что такое пан ксендз говорит! – не выдержал Мертель. – Если в ходе засады мы отбиваем парня, которого немцы везут на смерть, то, выходит, тоже вмешиваемся в приговоры провидения?! И что – нам нельзя?!

- Твоя засада, сын мой, и ее успех, это и есть приговор Провидения. Но вам нельзя желать это так, как хотите сейчас! Вы не имеете права спасать одного невинного от смерти, выставляя на смерть другого человека!

- Значительно худшего человека! – стоял на своем Кортонь.

- Кто дал вам право осуждать людей подобным образом, брат мой? И если вы узурпируете для себя подобное право – то как объясните это на Страшном Суде?

- Вот вам, пан ксендз, теория меньшего зла, - бросил философ.

- Оставьте это Господу, братья…

- Передача борьбы со злом в прерогативу Господа Бога практиковалась очень давно, святой отец, уже десятки веков, а результата никакого, - не уступал профессор. – А за три сотни лет до рождества Христова некий тип по имени Эпикур… Пан ксендз знает, кто такой Эпикур?

- Наверняка, какой-то умник, похожий на тебя, брат мой! – фыркнул Гаврилко.