Цена человека: Заложник чеченской войны

– В каждом случае по-разному. Но в целом я считаю, что главный критерий того, как вести себя при освещении террористического акта, – поможет ли это сохранить жизнь заложникам? Спасет ли это чьи-то жизни? Если это спасет жизни людей, то, я считаю, террористам можно давать слово. Другое дело, какие слова давать в эфир, а какие не давать. Например, когда в 1995 году захватили Буденновск – это был самый массовый захват заложников в истории, – Черномырдин вышел на прямую связь с Басаевым. Должен он был это делать? В этой ситуации, я считаю, что должен был. Иначе жертв могло быть гораздо больше, чем 131 человек. Позже власти были вынуждены Басаева отпустить. Он потребовал к себе в автобус журналистов и депутатов. А я был в числе 12 российских журналистов, которые согласились поехать с ним. Кстати, иностранных журналистов там было много. Но как только всем раздали бумаги на подпись – согласен добровольно сопроводить банду, – ни одного иностранного журналиста не осталось. В этом смысле наши журналисты вели себя намного мужественнее, хладнокровнее и профессиональнее, чем иностранцы.

– Может быть, потому что это была, что называется, «своя» война?

– Я тут имею в виду не этот случай, а вообще работу российских журналистов в горячих точках. Они всегда проявляли удивительную смекалку и умение выкручиваться из самых невероятных ситуаций, тогда как иностранные коллеги больше проявляли осмотрительность и осторожность. Возможно, это во благо, но для работы не всегда бывает полезно. Я сейчас хочу выпустить книгу, в которой будут приведены воспоминания мои личные и моих коллег, а также некоторые элементарные правила для журналистов – как вести себя при работе в горячих точках. Как себя вести с военными, как – с повстанцами и террористами, а как – с жителями незнакомого региона.

– Работая журналистом во время чеченских войн, вы брали интервью и у Басаева, и у Радуева. Это была их инициатива? Или заказ редакции? И как вам удавалось на них выходить – они вам доверяли?

– Это не могла быть только их инициатива. Редакция сама была заинтересована в интервью с ними.

– То есть редакция выходила на контакт с ними?

– В редакции говорили: «Если тебе удастся в командировке с ними встретиться и пообщаться – сделай это». Мы пытались представить обе стороны. У нас были бригады, которые одновременно работали по разные стороны. Например, я ухожу в горы за Басаевым или Дудаевым, а другая съемочная группа работает с командованием федеральных сил. Хотя мы старались сделать упор не на военных событиях – кто кого побеждает, а на том, как эти события отражаются на рядовых солдатах, на обычных гражданах, оказавшихся в этой ситуации. Для меня до сих пор остается открытым вопрос, почему спецслужбы не могли найти выход на Дудаева или Басаева. Я не помню случая, когда бы я захотел кого-то из них увидеть и не нашел выход. Когда было задание редакции найти и задать какие-то вопросы, то я на них выходил. После Буденновска, когда Басаев скрывался в горах Чечни, ФСК рыскала везде и не могла его найти. В редакции тоже решили его поискать, и через две недели нашли. Мы привезли большое интервью, записывали его всю ночь, и картину оно проясняло. Мы много раз встречались с Масхадовым как с потенциальным политиком, на которого можно сделать ставку, начать какой-то диалог. Но в России не было стабильной, структурированной и организованной власти, она бросалась из одной крайности в другую, и в итоге ничего не вышло.

– А почему, на ваш взгляд, в итоге было решено сделать ставку на Кадырова, а не на Масхадова?