Цена человека: Заложник чеченской войны

…Среди боевиков на Минутке совершенно неожиданно появился мальчишка лет десяти-одиннадцати, вылезший из подвала одного из ближайших домов. Говорили, что он не совсем нормальный. Он каким-то образом отстал от своих родственников, спешно покинувших в неразберихе город. Он все время улыбался и бегал вокруг вооруженных людей с криком «Аллаху Акбар!». А когда кто-нибудь из боевиков давал ему подержать свой автомат, он выглядел безмерно счастливым. Мальчишка был единственным живым существом, у которого все происходящее вокруг вызывало неописуемо странное сочетание чистого восторга и девственного страха. Этот маленький безумец переставал улыбаться, только когда над нами с резким гулом пролетал самолет. В этот момент он закрывал уши своими маленькими грязными ручонками и озирался в мрачное зимнее небо Грозного, пока кто-нибудь не утаскивал его за собою в подвал.

Будьте предельно осторожны в своих высказываниях. Определения, к которым вы, вероятно, привыкли до того, как попали в зону боевых действий, здесь могут иметь совершенно не тот смысл и трактовку. «Наведение конституционного порядка», «террорист», «терроризм», «бандит», «диктатор» и пр. – это слова, используемые политиками и СМИ в иных, далеких отсюда обстоятельствах. Не стоит также во всеуслышание разглагольствовать о жестокостях и преступлениях против человечности, о беспредельной коррупции и нарушении международных норм ведения войны… Оставьте все это на потом, когда покинете эту зону.

Наконец, ближе к вечеру мы с молодым чеченцем-стрингером по имени Муса решили пробраться к месту наиболее ожесточенных боев – к Президентскому дворцу. Муса родился и вырос в этом городе и отлично знал, как быстрее пройти к центру, а будет ли этот маршрут безопасным, он, конечно, сказать не мог, поскольку ситуация в городских кварталах менялась каждый час.

Город был мертв. Все, кто мог, покинули его, а кто остался – прятались по подвалам. Среди последних было много русских, которым, в отличие от чеченцев, уехавших к своим родственникам в села, деваться было некуда. Долгими часами они терпеливо ждали, пока стихнет обстрел, чтобы сбегать за водой и быстренько приготовить у подъезда нехитрую еду на открытом огне. Удивительно при этом, как они не теряли укоренившегося гостеприимства: они умудрялись улыбаться закопченными от керосинок лицами и приглашать нас к своему столу в подвале. Город Грозный, вывернувшийся наизнанку и попрятавший своих обитателей в подземных утробах! В этом городе меня охватывала немая жуть, мне казалось, что очутился в командировке в шальной стране, далекой от России…

В тот раз добраться до дворца мне так и не удалось. Когда мы дошли до района цирка и стали уже продираться к мосту через Сунжу, артиллерийский обстрел усилился, хотя, возможно, нам с Мусой это только показалось, поскольку район Президентского дворца в тот период перманентно обстреливался плотнее всего. В тот день я впервые так близко видел, с какой страшной и яростной силой снаряды распарывают землю в клочья и как легко они превращают дома в руины. Ни в Южной Осетии весной 1992-го, ни в Абхазии летом и осенью 1993 года, ни в Таджикистане летом 1996-го я не видел такого ожесточения! Мы с Мусой сначала отбежали в один подвал, потом перебрались в другой, подальше от центра, который оказался более безопасным и просторным и где вперемешку с боевиками и мирными жителями в духоте, грязи и полутьме вдоль стены лежал с десяток раненых. Некоторые буквально истекали кровью, и, думаю, спасти их вряд ли представлялось возможным. Один из них, мужчина средних лет, бледный и обросший, лежал с закрытыми глазами и все время безмолвно шевелил губами.

Прислонившись к сырой и холодной стене, мы просидели в этом подвале несколько часов. Мы почти не разговаривали. Три и без того еле мерцающих огонька свечей тряслись при каждом разрыве. Содрогались и мы с каждым разорвавшимся снарядом, и каждый раз невольно поднимали взгляд в бетонный потолок, опасаясь, что он может проломиться и рухнуть. Все сидели молча, только маленькая девочка все время плакала, прижимаясь к матери, и временами слышался едва сдерживаемый стон раненых. То стихающий, то заунывный плач этой девочки особенно изводил в моменты затишья над головой. Мне хотелось схватить ее и выбежать отсюда, лишь бы она перестала плакать!