Цена человека: Заложник чеченской войны

Сегодня я спрашиваю у студента четвертого курса журфака, какие документы он бы предъявил офицеру на блокпосту: «Все, какие есть, лишь бы пройти, куда мне надо». Ответ неправильный. У такого мало шансов договориться с офицером. Предъявлять надо только один, самый главный документ. В данном случае им может быть аккредитационное удостоверение. При необходимости офицер запросит у вас еще какие-нибудь документы, а до того нечего щеголять перед ним веером из бумаг. Это раздражает вояк, для которых на войне убедительным документом считается лишь заряженное и умело пристрелянное оружие.

Я спрашиваю у юного коллеги:

– Кавказ сейчас считается неспокойным регионом. Тебя туда командировали. Представь себе, ты оказался в ауле, и речь идет о том, что тебе могут организовать интервью со случайно пострадавшими во время контртеррористической операции. В ожидании интервьюируемого ты садишься за общий стол напротив аксакала, беседа ни о чем затягивается, ты нервничаешь и куришь. В конце концов тебе отказывают и просят, чтобы ты уехал. Вопрос: почему тебе отказали?

Будущий журналист отвечает:

– Пострадавший в контртеррористической операции сочувствует ваххабитам, вот и отказался общаться с журналистом.

Может быть и так. Я, конечно, не пытаюсь обобщать, просто мне, похоже, попался не сильно продвинутый студент. Но в то же время почему-то никто из его сокурсников не пытался высказать свое мнение о предложенных мною ситуациях. Между тем, во втором случае ответ был прост: молодому человеку не стоило закуривать в присутствии аксакала…

Говорят, что все журналисты – циники. Я один из них и признаюсь, что это правда. Говорят еще, что журналисты – профессиональные дилетанты. Все хорошие журналисты действительно дилетанты-универсалы – каждый раз, берясь за новую тему, они выглядят профессионалами в этом деле, и после очередной планерки легко переходят в совершенно другую область и готовят следующий журналистский материал. Такие журналисты для войны слишком рассудительны и точны. А еще поговаривают, что настоящие военные репортеры не могут стать хорошими журналистами, то есть профессиональными дилетантами. Думаю, это тоже правда. Конечно, как из всякого правила, из этого тоже бывают исключения.

Военному журналисту, в отличие от обычного коллеги, слишком трудно знать обо всем понемногу и легко переходить от темы к теме. Он слишком сосредоточен на одной, главной – человеческой трагедии, меняется лишь география и нюансы. У такого репортера постепенно теряется способность к кропотливой драматургии и выстраиванию сложных связей. Я сам долго не мог вернуться к мирной жизни после длительных и частых поездок на войну. Все теперь казалось пресным, скучным и бледным. Нет в мирной жизни той оголенной остроты, присущей событиям и характерам на войне. Когда все кончилось, я впал в депрессию. Хотелось завести себе компактную камеру и купить билет в один какой-нибудь нескучный конец. Честно говоря, желание заделаться вольным стрингером иногда возникает и сейчас. Это спорт, адреналин, образ жизни и мышления, тяжелая форма болезни, от которой труднее излечиться, чем от наркомании…

Кстати, о стрингерах, вольных стрелках – людях, которые снимают в горячих точках без прикрытия, на свой страх и риск. Именно благодаря их хладнокровию и риску в 1990-е годы снималась реальная кинолетопись СССР – России в горячих точках страны, начиная с неразлучных оператора Юриса Подниекса и Александра Демченко и заканчивая Эдуардом Джафаровым. Беспристрастный объектив стрингера фиксировал все происходящее на полях пылающих осколков империи – все горячие точки на постсоветском пространстве. В большинстве случаев съемки велись в местах, куда не ступала нога штатного журналиста.

Похоже, после Беслана многие еще оставшиеся в живых вольные операторы негласно договорились между собой, что без прикрытия они отныне снимать не будут. Потому что, во-первых, это слишком рискованно, а во-вторых, потому что общество больше не заинтересовано в независимой информации. Люди, живущие в России, уже не анализируют конкретные ситуации, они предпочитают одну из двух точек зрения – либо власти, либо тех, кто против нее.

В 1998 году при Дирекции информационных программ ОРТ (нынешний Первый канал) по поручению Александра Любимова я занимался созданием стрингерской сети на Кавказе. В планах было развить подобную сеть в других горячих точках планеты. Но спустя год кавказская сеть распалась: одних стрингеров переманил к себе НТВ, другие же отказались сотрудничать с ОРТ после нескольких случаев неоплаты прошедших в эфир сюжетов. Однако если бы даже удалось тогда создать разветвленную стрингерскую сеть, в наши дни она оказалась бы невостребованной. Почему? Потому что стрингер, хоть и не признанный, но все же профессионал, в отличие от рядового пользователя мобильным телефоном с функцией видео, чьими записями часто пользуются сегодняшние телеканалы.