Цена чести

— Ну, — Волчий Дух задумчиво почесал затылок, пытаясь вспомнить хоть что-то смешное. — Давеча вот принимали посла с Риму, ну все как положено, грамоты там разные, толмач суетиться, потом за стол — угощайся, гость дорогой, чем Боги послали… Ну, послали ему Боги тогда лишнюю чашу вина, выдул ее и пошел нас уму-разуму учить. "Наши с вашими, — говорит, — одного роду-племени, у нас даже слова в языках общие корни имеют". Ну, князь светлый его и вопрошает, как так, мол? А тот ему и говорит: «Знаешь, монсиньор светлейший князь, откуда в русском языке слово „стибрить“, а?» Нет, говорит Владимир, по-моему, всегда было… А гость ему в ответ: «Ан нет, не всегда. Есть у нас река такая, Тибр называется. Так вот, было дело, ваши ушкуйники уперли там у нашего купца две баржи товару. С тех пор и пошло — стибрить, украсть то есть…»

— А князь что? — спросил Репейка.

— А что князь? Князь дивится, а воевода наш главный, Претич, репу почесал, покряхтел, поднялся, да и вопрошает гостя заморского: «А у вас, — говорит, — случаем, в городе Пиза, ничего не пропадало?»

* * *

Веси достигли к полудню. Жара к этому времени стала совсем невыносимой, с Велигоя пот лил в три ручья. С неудовольствием подумал, что хоть сам с юга, вроде бы должен быть привычен… ан нет. Здесь воздух суше, тверже чем в родных тиверских землях да и солнце тут, наверное, Боги повесили другое — жестокое, коварное… Репейка, казалось, жары не замечал вовсе — шел веселый и бодрый, улыбался во весь рот, что-то напевал.

Весь оказалась большой, богатой. Дорога превратилась в ухоженную улицу, добротные, чистые дома, иные в два поверха, двумя рядами выстроились по обе стороны. Плетни ровные, ухоженные, с непременными горшками на столбах. Народу на улице мало — хоть и привыкли к здешней чудной погоде, а все же вылезать без особой нужды под палящее с раскаленного неба солнце, похоже, не хотелось никому. Только стайки ребятни резвились во дворах — им-то что, жара — не жара, а детство раз в жизни, надо пользоваться…

Репейка гордо смотрел по сторонам — вот моя деревня, вот мой дом родной.

Велигой одобрительно кивнул: хозяйственный народ живет, не ленивый. Поэтому, когда из-за плетня вдруг вылетел, и, подняв облачко пыли, покатился под ноги небольшой камень, витязь сначала не понял, что, собственно, происходит.

Из-за плетня просвистел еще один камешек, потом раздался детский смех и улюлюканье. Шестеро ребятишек весело прыгали, указывая пальцами на Репейку. Тот беспомощно улыбался в ответ, разведя руки в стороны. Самый старший из ребят подхватил с земли камень, его товарищи с готовностью сделали то же самое.

— Репейка! Репе-е-е-ейка! Дурачок! Б-э-э-э-э-э! — корча рожи, кричали сорванцы, и в сторону убогого сорвался уже целый град камней. Дурачок только прикрыл руками голову, продолжая глупо и беспомощно улыбаться.

Велигой остановился. Старший из пацанов подхватил следующий камень, довольно увесистый и, скроив Репейке гримасу, с силой запустил этим булыжником в дурачка.

Волчий Дух резко выбросил руку, перехватил камень на лету, и, не особо стесняясь в силе, запустил его обратно в сопливого метателя. Раздался звучный удар, мальчишка с размаху сел на задницу, и ухватившись за разбитый лоб, тонко и противно заныл: «Тя-тя-я-я-я-а-аа!» Его приятелей словно веником вымело.

Велигой не оглядываясь двинулся дальше. Репейка смотрел на него ошеломленно.

— Зачем ты так? — спросил он, когда отошли уже порядочно. — Дети ж еще, не понимают…

— Зато теперь поймут, — холодно ответил Велигой.

«У нас такого не может быть… — пронеслось в голове. — Когда враг рядом — с одной стороны печенеги, с другой ромеи, — когда каждый второй ребенок растет без отца, когда смерть более обыденна, чем жизнь, у самого последнего сорванца даже мысли не возникнет поступить вот так, принести еще больше боли и несправедливости в мир, где их и без того чересчур много… А здесь зажрались, ох зажрались! Слишком близко к Киеву, еще чувствуется могучая рука князя, сулящая покой и безопасность. Если даже вот такая сопля, от горшка два вершка, бросает камень в того, кто не может ответить, уверенная в своей безнаказанности, а как только получает в лоб, завет папашу… хорош, небось, папаша, раз такую дрянь воспитал!..»

Настроение упало. Они прошли уже половину веси, но мысли вскипали в голове Велигоя, как капли воды на горячей плите. Его первоначальное мнение о весянах круто изменилось. Если здесь таковы дети, то что уж говорить о взрослых?

Словно в подтверждение его мыслей, на улице показался здоровый мужик, поперек себя шире, сытый, румяный. Увидав Репейку, улыбнулся гадко, пошел навстречу. Проходя мимо, ловко подставил ногу, и дурачок с маху растянулся в пыли. Мужик загоготал, посмотрел на остановившегося Велигоя тупым довольным взглядом.

— Дурак! — сказал он, показывая пальцем на поднимающегося Репейку. — Правда, дурак?