Цена добра

В мире
Новость появилась —
В мир любовь моя пришла, —
И к земле звезда склонилась,
И свечу на ней зажгла.
Я,
Возвысившись над бытом,
Этой свечкою горю,
За минувшие обиды
Никого я не корю.

Я рожаю детей и вспоминаю колыбельные песни, которые пела моя мать моим сестрам: наверное, она их пела и мне. Но как вспомнить то, что пели нам?

Я колыбель качаю,
Будто бы шар земной.
Баюшки баю-бай,
Спи, человечек мой.
Баю, моя отрада,
Гордость, печаль моя, спи.
Спи, моя грусть и радость,
Душа и даль моя, спи.
Спит сейчас все на свете —
Ветер не спит да я.

Жизнь кипит… Я до боли чувствую и радость, и горе. Я лучший танцор на свадьбах. Я радуюсь новорожденному, плачу, когда в последний путь провожают умершего. Я до боли люблю эту землю, где звенят роднички, гудят реки, шумит море. Где я собираю первые подснежники, где из лощины гор мне приветливо кивают синие колокольчики, где в каменных гнездах мужают орлята. Я люблю каждую травинку, каждую росинку, сверкающую в зелени листвы.

И почему же я должна покинуть эту землю, ведь я так люблю эту жизнь! Человек должен жить вечно; его любовь, чем больше он отдает ее, тем могучее становится. Я не верю в бессмертие после того, как ненасытная земля поглотила человека. Есть бессмертная память о человеке – творце, но когда его нет, разве ему не все равно, помнят его или нет?

Я хочу жить! Видеть небо и землю, любить людей, смеяться и плакать, протягивать руки навстречу снежинкам, стоять под ливнем. Сидеть на берегу реки, опустив в воду босые ноги, и слушать симфонию жизни…

Сух стебелек, наполнен болью

Был скошен луг. Но вот осталась
Пред скошенной травой в долгу
Немая, грустная, как старость,
Одна травинка на лугу.
Сух стебелек, наполнен болью,
Согнулся, искривился весь.
Он, как старик на поле боя,
Пришел оплакать павших здесь.

Фазу Алиева

«Презирать суд людей не трудно, презирать суд собственный – невозможно».

А. Пушкин

Я стою перед твоей могилой, одета, как ты любил – вся в голубом. Сегодня пятница, ты ведь просил, чтобы я приходила по пятницам в твоем любимом наряде, и тогда ты увидишь меня. Мне нелегко сюда приходить. Я в своем одиночестве бываю, как подсудимая без адвоката, без сочувствующих взглядов. Самосуд – это страшная пытка. Как все изменилось, как ты ушел, когда до меня дошло, что больше никогда тебя не увижу, не услышу твой колючий голос, твои жалобы на головную боль.

– Фазу, у меня мигрень. Это мне досталось в наследство от отца!

– Муса, я это уже слышу тысячу раз. Более достойного наследства не мог он тебе оставить! – смеялась я.

Мне тогда казалось, что ты всегда чем-то недоволен. Это тяготило первые годы нашей совместной жизни, а потом я привыкла, и все превращала в шутку. Когда ты был жив, в моем сердце ты занимал место обвиняемого, а я – пострадавшая. Но Аллах мне дал крепкое, несгибаемое терпение. Никогда у нас дома не было скандалов, упреков. Аллах освободил меня от разрушительного чувства – ревности. Ты проводил по три месяца в Переделкино, писал повести и романы. Мне ни разу в голову не пришла мысль, что у тебя там может кто-то быть. И весь дом, дети, заботы – все было на мне, и закипала обида: почему ты все взваливаешь на меня? Но ни разу я тебе об этом не говорила. Вечная разлука выпрямляет любые прутья и даже кривые бревна обиды.

Я стою сейчас, как обвиняемая, перед твоей могилой. Все мои обиды исчезли, словно они были написаны на песке. Даже твои неласковые слова окрашиваются в радужные цвета. Услышать бы их хоть один раз! Сколько сожаления сегодня во мне! Я признаюсь, что была плохой женой: дети, дом, поездки в разные страны и главное – каждая украденная у тебя и у жизни минутка, часы, дни, которые я отдавала чтению, творчеству. Почему все это время я не тратила на тебя, почему тебе не досталось нежности, которая билась во мне, как в горячих источниках, ведь они целебные! Зачем я собирала по шерстинке мелочные обиды, создавала бурку черную и бросала в мыслях на твои плечи. Сегодня это черная бурка на мне, а белоснежная – на тебе. Я говорю, когда ты не слышишь: я – обвиняемая, а ты – пострадавший. Вечная разлука все меняет, все освещается по-иному.

…Но поздно! Очень поздно! Ничего не исправишь, кроме того, что самосуд мучает, и он, оставшийся на земле, видит, что все могло быть иначе! Тоска – худшее из всех страданий. Но я возьму себя в руки.